Тёмные скалы

– Печально, печально. Ваши картины были очень необычны. Помнится, я отдал долг вашей мрачной фантазии ещё на самой первой выставке.

– Это в прошлом. Фантазии больше нет и не будет, – Марвин старался говорить ровно, но слова каменели, огрубевали, и, вероятно, звучали не слишком вежливо.

– Помилуйте, она мне и не нужна, – Эшвуд слегка наклонился вперёд, опершись на трость. – Мне нужно исключительно ваше мастерство, мистер Койн. Моя картина требует лёгкой реставрации, только и всего. Но я бы не хотел доверять это дело кому попало.

– Не думаю, что ваш выбор верен, лорд Эшвуд. Простите. Я не брал в руки кисть почти двадцать лет. Даже если бы я мог, мне бы потребовалось время… навыки утрачиваются и…

– О, разумеется. Это я понимаю и не стану вас торопить. Кроме того, я готов хорошо заплатить за ваш труд.

– Благодарю, но мне вполне хватает тех денег, которые я получаю.

Теперь Эшвуд смотрел на него с серьёзным любопытством.

– Вы чрезвычайно аскетичны, кхм. Так, мистер Койн? Всему есть своя цена; для каждой работы есть своё вознаграждение. Эта картина очень дорога нашей семье. Что вы скажете, если я предложу вам тысячу фунтов?

Это было немыслимо. Совершенно, совершенно немыслимо – Марвин потрясённо молчал, пытаясь высмотреть в увядшем лице Эшвуда мало-мальский намёк на шутку.

– За такие деньги вы можете пригласить лучших художников академии, – наконец выдавил он.

– Знаю, мистер Койн. Но я хочу пригласить вас.

– Я не понимаю.

– Видите ли, картину писал сэр Далтон Марш, мой хороший знакомый. В то время, когда вы учились, он был президентом академии художеств, верно?

– Да, лорд Эшвуд. Сэр Далтон Марш экзаменовал меня при поступлении и при выпуске.

– И вы, конечно, были последователем его таланта?

– Мы все были его последователями, – сказал Марвин, волнуясь: воспоминания давались с трудом, но эти – что и говорить, – эти были одними из самых приятных. – Его похвала тогда казалась божьим благословением, ничуть не меньше.

Глубокие морщины на лбу Эшвуда немного разгладились, глаза потеплели ещё, и ещё.

– Улыбка вам к лицу, мистер Койн. Вы напоминаете мне Руди, моего старшего. Если он шутит – быть апокалипсису; до того строг. Сэр Далтон Марш, к несчастью, давно скончался, а вы – здесь, рядом, и наверняка знаете его кисть, манеру письма, всё прочее. Это чистая удача, что вы оказались тут, на острове. Неделю назад мы с супругой приезжали в Норт-Брей взглянуть на церковь, и кое-кто позвал вас по имени. Я поговорил с отцом Лоуренсом – он подтвердил вашу личность, а заодно дал вам превосходную характеристику. Понимаете, что ещё крайне важно, мистер Койн? – выдержав степенную паузу, Эшвуд заговорил снова: – Мне бы не хотелось открывать ворота поместья для людей случайных, непорядочных. Что толковать! Вы ведь знаете о нравах современной молодёжи побольше моего, а деятелей искусства всегда отличал некоторый… скажем так, 'epatage. Я хочу быть уверен, что никто и ничто не нарушает покой и не порочит достоинства Брайфилд-Холла в моё отсутствие.

– В ваше отсутствие? – Марвин рассеянно нахмурился.

– Наутро меня заберёт паром – я уезжаю по делам в Денсвилль. На пару месяцев. Этого времени будет достаточно, чтобы привести картину в первоначальный вид?

Он задавал вопрос так непринуждённо, будто уже получил согласие. Но никакого согласия не было, была только тысяча фунтов… тысяча фунтов, подумать только!

Это всего лишь реставрация, зачем-то напомнил себе Марвин. Даже не копия. Просто починка, какой бы сложной она ни была.

– Какого рода повреждения на картине, лорд Эшвуд?

– Полагаю, вам лучше увидеть всё лично, – не дожидаясь ответа, Эшвуд развернулся и зашагал к воротам, жестом приглашая Марвина следовать за ним.

Совсем некстати вдруг накатила усталость, и костюм стал неприятно сковывать движения. Марвин давно признал, что нет ничего удобней самой простой робы из молескина. Но, конечно, её стоило надеть только в том случае, если бы он захотел пасть в глазах Эшвуда ещё ниже. Впрочем, пропасть между ними и без того была огромна.

Не то чтобы это удручало. Нет, нет.

Марвин надеялся, что не пробормотал этого вслух.

Вблизи особняк белого кирпича казался ещё изысканней и строже: это была не кричащая роскошь, а тихое изящество и стройная симметрия. Чёрный треугольник центрального фронтона целился в блёклую сизость неба; парадную дверь обрамляли пары рельефных полуколонн.

Но внутрь Эшвуд не вошёл, а медленно двинулся по мощёной светлым камнем дорожке влево – вдоль ухоженных газонов. Вскоре Марвину, бредущему позади, в полушаге, открылся вид на огромный задний двор. Каретный сарай вполне сошёл бы за добротное жилище, как и амбары. За ними виднелся домишко в один этаж – небольшой, но аккуратный, приятный взору – Эшвуд, кажется, направлялся именно к нему.

– Сюда, пожалуйста, мистер Койн, – позвал он, взойдя на крыльцо, которое походило на уютную террасу.

Дверь не была заперта и дружелюбно распахнулась, стоило Эшвуду слегка толкнуть её тростью.