Хозяин молча достал из кармана штанов табакерку, на крышке которой изображена была мрачная пещера с белою девой у входа, взял щепотку зеленоватого табаку, попотчевал и гостя. Гость, тоже молча, приложился, но, не нюхая, опустил руку с двумя крепко сжатыми пальцами на стол и как бы решительно готовился услышать от хозяина что-то хорошее… А хозяин задумчиво посмотрел на табакерку, на полуистертую белую деву, медленно перевел глаза на книгу и, словно не замечая вовсе присутствия Никиты, принялся читать вполголоса:
– Человек яко трава, дние его яко цвет сельный, тако отцветет. Яко дух пройде в нем и не будет… Яко цвет сельный! – повторил Иван Мудрый, вдумываясь в слова книги. – Гм! Вот видишь: человек уподобляется цветку, на поле растущему… Поцветет, отцветет и в землю предан будет, из нее же взят… Будет предан и истлеет…
Иван Мудрый остановился и бросил на гостя свой серьезно-наивный взгляд. Гость промычал, и в глухом его мычании слышалось подтвердительное «да».
– Да! Тако отцветет… – повторил Иван. – И не будет в нем жизни…
– А со мной-то, брат, что вышло! – начал вдруг столяр, вознамерившись отвлечь хозяина от умозрений и обратить его к делам земным.
– А что? – рассеянно спросил тот.
Никита передал своему другу о неудаче при церковной работе, постигнувшей его благодаря мошенничеству архитектора, и закончил рассказ жалобой на свою беспомощность. Друг молча выслушал грустную повесть…
– Хорошо, что ты, брат, ко мне пришел, а не подрал в свой проклятый кабачище! – оказал рассудительно Иван, потирая по обыкновению левую бакенбарду широкою морщиноватою ладонью правой руки. – Вином-то своим горя тебе не залить, на минуту разве только… А я, Никита, скажу тебе словечко хорошее, а ты его и помни, всегда в уме и держи, как тошно-то станет… Полегчать может… Знаешь ли, друг ты мой любезный? Ведь если не мы, так другие до таких чудес доживут, что люди не будут обижать друг друга…
– Эх ты! Уж точно, что «мудрый»! – с усмешкой заметил столяр, чувствуя, что друг его опять улетает от него куда-то далеко, в превыспренние области, куда Никита, по своей прикованности ко всему земному, следовать за ним решительно не мог. – Ворона тебе на хвосте, что ли, такую весть принесла?.. Ох, голова, голова! В раю разве поживем этак-то…
– Нет, друг любезный! И не в раю!.. Поживем и здесь еще… – возразил серьезно, даже сурово старик, поправляя свои очки. – Не ворона мне на хвосте эту весть принесла, в книге это написано… А в книгу эту я, знаешь, крепко верю: правду она все говорит…
– Где же это так написано? – полюбопытствовал Никита, начиная сознавать, что умозрения друга-приятеля становятся не столь отвлеченны, как казалось ему прежде, когда речь шла о «цвете сельном».
– А вот посмотрим!.. – с видимым удовольствием проговорил Иван, уходя за перегородку.
Там достал он из большого кованого сундука простую деревянную шкатулку, а из шкатулки вытащил книгу, бережно завернутую в кусок зеленого полинялого штофа. Книга оказалась очень старинная, рукописная, в толстом кожаном переплете, с тяжелыми медными застежками. Края толстых листов ее значительно позасалились и потемнели от частого прикосновения рук; местами виднелись закладки, – обрезки холста, ленточки и бумажки – остатки выкроек. Иван Мудрый бережно положил книгу на стол, бережно отер рукавом рубахи переплет и раздавил моль, вдруг взявшуюся невесть откуда. Но вот массивные застежки с треском отскочили, и книга, в которую «крепко верил» Мудрый, раскрылась.
На первом заглавном листе каким-то черным составом, подобным китайской туши, было немудро нарисовано трехглавое чудовище вроде змия; аляповатый всадник на маленькой, коротконогой лошадке скакал перед змием и поражал его ударами своего копья. Красною краской вокруг этой загадочной виньетки был обведен овал из цветочков, а внизу стояла красная же, кровавая надпись, загадочная не менее самой виньетки, и гласила:
Книга была написана на старинном, церковнославянском языке.
Дрожащею рукой стал перелистывать Иван Мудрый свою драгоценную книгу и, наконец, остановился.
– Вот слушай же, дружище! – сказал он, придвигая ближе к книге сальный огарок и поправляя очки.