Темноводье

В малую комнату тяжким шагом вошли Василий Панфилов, Тит Осташковец, Онуфрий Кузнец, еще пара есаулов, затем рыбешка помельче: Ивашка Посохов, Козьма Терентьев. Последний, по привычке окатил Саньку мрачным взглядом.

— Начинаем распросный лист вести! — возвестил атаман. — Артюшка, писать будешь! Покаешься ли сам, Сашко Дурной в винах своих?

Известь в изумлении уставился на Хабарова. В математических, что ли, каяться? Так это к Петриловскому.

— Бают, что ты из дня на день с ворами якшаешься. Дружбу водишь, беседы ведешь. Так ли то?

— Ну да, — развел руками Санька. — А что такого? Они же среди нас живут. Не в темнице, не связаны. Получается, ты их простил, Ерофей Павлович. Или вины не нашел. Так почему мне с ними не говорить? С теми, что в железах, я… не якшаюсь. Только со свободными.

Есаулы тихо загудели.

— Мазейку зовите!

Служивые втолкнули в избу перепуганного даурского аманата.

— Верно ли, Мазейка, что Дурной тебя улещивал, язык даурский учил, про князьцов ваших расспрашивал?

— Было! — отчаянно выкрикнул старичок. — Улещил! Учил! Про Банбулая спрошал, про Галингу с Челганкой… про всех спрашал!

«Вот гусь, — вздохнул Санька. — А мне сказал, что Галингу не знает…»

— Ну? — Хабаров аж привстал. — Почто язык их учишь? Для кого сведенья выпытываешь?

— Так я ж толмач, — улыбнулся Санька. — Умею я мало, воинскому делу не обучен. Только языками и могу быть полезен. Вот и решил еще язык изучить, чтоб пользы от меня больше стало.

Он отвернулся от есаулов к Хабарову.

— А почему расспрашивал? Ну, вот любопытный я. Вы же все на верхнем Амуре были, а я нет. Про ваши подвиги мало что знаю — вот и интересно.

— Улыбайся, — кивнул ему атаман. — Мы потом под каленым железом тебя еще раз спросим и показания сличим.

Санька слегка побледнел, что почти не отразилось на его зеленом лице. А Хабаров снова заорал.

— Ивашка, заходь!

И в туго набитую горницу вошел опрятный, нарядный, краснощекий «Делон». Словно, и не пил вчера! Или и впрямь не пил? Ивашка сын Иванов уверенно шагал к приказному, а стеклышки калейдоскопа начали складываться в Санькиной голове в стройную картину.

«Твою же мать… — простонал он. — Так вот для чего это всё шоу затевалось. Сначала легкие блюда, а теперь — горячее. Они же вчера специально ко мне Ивашку с Ананькой подослали. Чтобы подпоили, заставили нести всякую чушь… А уж я-то нанёс… И богдойцами грозил. И хулу на бояр с воеводами возводил. А на Хабарова — больше всех».

Жизнь посерела перед глазами.

«Неужели пытать будут? Или прям вообще прибьют?» — ужасался он ближайшему будущему.

— Пили вчера, Ивашка? — спросил с плохо скрытой улыбкой Хабаров.

— Как не пить? Пили, Ярофей Павлович, — покорно кивнул «Делон».

— Вот с ентим?

— И с им тоже, — не стал скрывать сероглазый Ивашка.

— А верно, что Дурной опосля вина нёс речи непотребные?

Если б лето было, в избе полет мухи все расслышали.

— И то верно: нёс, Ерофей Павлович.

— А что? — Хабаров уже не так улыбался; не нравилось ему тащить клещами каждое слово. — Реки уже! Не зли!

Ивашка сын Иванов посмотрел на Дурнова с укоризной, виновато развел руками. Совершенно неискренне.

— Околесицу всякую нёс… — подстрекатель задумался. — Ино орал, что у него самый большой в войске срамной уд…

В избе словно бомба грохнула. Но почтенные есаулы заткнули рты и заглотили смех.

— Или вот похвалялся, что, ежели богдойское войско заявится, то он сам, один-одинешенек всех их положит.

У Хабарова желваки заиграли, даже сквозь бороду видно.

— Только это рёк? — уточнил приказной, явно на что-то намекая.

— Да почто ж… Много разного рёк. В основном, околесицу всякую. Складно баял, токма смысла там не было… Или был?

Ивашка спрашивал, как будто, сам себя, но Санька поднял взгляд и вздрогнул: «Делон» смотрел прямо на него.

«Это чо сейчас случилось?» — недоумевал Известь, ноги которого в последние минуты стали слегка жидкими, и он стоял на них из последних сил. Хабаров же багровел лицом сверх обычного.

— А, если я у других поспрашаю?

«Делон» повернулся к атаману.

— Поспрашай, Ерофей Павлович, — вежливо кивнул он. Так, что ясно стало: все собутыльники Дурнова скажут то же самое.

Хитрая многоходовочка, с помощью которой Хабаров и Петриловский хотели избавиться от придурка, который случайно залез в их делишки, разваливалась на глазах. Хотели соблюсти законность, да вышло боком. Есаулы уже начали переглядываться: мол, какого лешего их тут собрали, как вдруг с лавки вскочил толмач Козьма.

— Я хочу сказать!

Терентьев сын яростно сжимал в руке колпак. Дождавшись общего внимания, он хмуро заговорил:

— Ой, не зря, атаман, этот найденыш даурскую речь учил, про князьцов расспрашал. Третьего дня видел я, как Дурной сидел у дома, в коем Челганка живет. Сидит, как бы на солнышке греется. А рот его шевелился! Что-то шептал Дурной! Долго шептал! А кому, коли подле и не стояло никого?