Тёмное солнце

Ворон произносил речь, придворные внимали рассказу о его военной доблести во славу Императрицы. Оресия смотрела на Вьятта. Он был красив, как лесной дух, лишь ненадолго обратившийся человеком. Глаза светлые и напрочь лишённые надлежащего случаю выражения смирения. А потом Ворон закончил речь и отступил, пропуская вперёд главный военный трофей.

— Мне сказали, что если я сделаю это — мои люди будут в безопасности, вы не тронете их и не причините им вреда, — сказал Вьятт.

Никакого подобающего обращения, никаких формальностей. Оресия выдержала паузу, но Вьятт не смутился.

— За деяния слуг ответ держат господа, по приказу коих они действовали, — сказала Оресия.

Пленник кивнул и, встав на колени, опустил на последнюю ступень лестницы свой меч. Ножны и рукоять были обёрнуты тонким ремешком, видно, чтобы помочь юному клятвопреступнику сдержаться и не обнажить оружие по зову горячей крови, чтобы подороже продать свою жизнь. Он заговорил быстро и громко:

— Обращаюсь ко всем, кто способен услышать сие послание и сохранить его в памяти, и передать дальше по свету. Мы, Томас Вьятт, сын Осмонда Вьятта, принявший его меч и право, господствующий в землях от Чёрного пролива до гор Зэллах. Примите во внимание, что род наш служил Императору и защищал его земли, чем снискал себе славу и признание, до отца моего Осмонда Вьятта, в последние года сошедшего с пути по велению демонов рассудка и меня, вслед за ним канувшего. Мы, Томас Вьятт, признаём себя клятвопреступниками и просим о величайшей милости, что способна дать нам рука Императора — принять наше оружие, чтобы служило оно дальше на благо престола, а нами, клятвопреступниками, распорядиться на высочайшее усмотрение ради искупления нашего тяжкого преступления…

Оресии отчего-то сделалось тоскливо. Император способен простить нарушившего клятву, но у этой милости высокая цена — оплатить её можно только кровью. Оресия видела, как давал прощение её почивший муж, и сама уже исполнила этот обряд не единожды. Император сходит с лестницы, чтобы коснуться склонённой головы, потом отступает. Взмах руки, меч рассекает воздух и снесённая с плеч голова катится на песок, Император произносит «ты прощён и отпущен».

Она видела, как за спиной склонившегося пленного Ворон беззвучно достал меч из ножен.

Оресия сделала шаг, ещё один, и осторожно положила ладонь на склонённую голову Томаса Вьятта. Прозрение, посетившее её в этот миг, было мимолётным, но ослепительным. Вряд ли кто-то из придворных успел заметить, как её глаза под полуопущенными ресницами на долю мгновения заволокло мраком.

Она услышала призывную мелодию труб, поднимающих воинства в атаку, почувствовала ливень, хлещущий в лицо холодными струями, увидела то, к чему привела её одна из множества нитей, тянущихся в будущее и переплетённых человеческим выбором и деяниями.

На её глазах Томас Вьятт получил арбалетный болт в спину, сорвался с обрыва в ледяную воду, и течение реки разбило его голову о камни.

Постаревший на десятки лет Томас Вьятт закрыл глаза и уснул навсегда на широком смертном одре, в кругу приближённых.

Ещё совсем не старый Томас Вьятт в судорогах корчился на залитых кровью плитах тронного зала, медленно рассыпаясь в прах под действием смертельного заклятья, и Оресия успела узнать узор своей магии, но тут же отвлеклась, потому что Томас Вьятт выпил вино из чаши, кожа его стала стремительно темнеть…

И следом — чёрная сила разрывала его в магическом круге.

Он умирал десяток раз за одно мгновение, в тех линиях судьбы, которым всё равно не суждено было воплотиться, потому что Оресия видела, что Ворон уже поднял меч. Она увидела даже то, как он опустил его, со всего размаху, но не смог с первого удара разрубить кость, лишь кровь брызнула, и пленный с хрипом повалился ничком. Ворон ударил снова — голова покатилась по земле, распахнутые в изумлении глаза затянуло чёрной поволокой, и Оресия вздрогнула. Увы, это видели все придворные, и глухой напуганный шёпот прокатился по двору. Ворон отступил, понимая, что случилось.

Парадные ступени окропила кровь колдуна. Пусть и не успевшего осознать свою силу, но…

«Дурной знак».

Наваждение рассеялось, Оресия вновь увидела, как Ворон заносит меч над склонённой головой. Нужен был лишь один жест. И Оресия предостерегающе вскинула руку.

— Именем нашим, ты прощён, — произнесла она.

* * *

Сейчас

Невольник не поднял взгляда, когда Гилота отдавала монеты торговцу. Тот связал её новой собственности руки, отдал покупательнице свободный конец верёвки, как поводок. Но приобретение не пыталось сопротивляться, и это осталось лишь унизительной формальностью, как ошейник и клеймо.

Принимая верёвку, Гилота сделала едва заметное неловкое движение и оцарапала ладонь торговца острой гранью красного камня в кольце. Он, кажется, даже не заметил. И не заметит впредь, пока царапина не покраснеет, и заражение пойдёт по венам, ища путь к сердцу. Гилота сама не могла бы объяснить убедительно, какой мотив толкнул её на эту подлость, но в тот момент ей показалось, что это будет справедливо.