Темное солнце

Где-то вдали прогремел гром. Поглощенная музыкой, она даже не моргнула. Ее пальцы скользили по струнам. Я в восхищении замер, не в силах оторвать взгляда от этой метаморфозы. Происходящее превращение преображало ее возраст: тридцать лет уже не означали угасание, но подчеркивали расцвет красоты. Это превращение вносило поправки в ее одежду: грубое льняное платье обрело чистоту линий. Это превращение сделало тесную, убогую и запущенную хибару уютной, скромной и смиренной. Это превращение настигло и меня – я возрождался.

К дьяволу Неферу! Прощай, мое ремесло племенного жеребца! Больше никакого позора! Судьба благоприятствовала мне. Став свидетелем этой сцены, захваченный видением Мерет, ее глазами орехового цвета, бархатистостью кожи, проворностью движений и очарованием напева, я покончил с самобичеванием…

Когда куплет завершился, ее пальцы исполнили проигрыш. Мерет улыбнулась. Кому? Своему инструменту. Я ощутил мгновенный укол ревности: я позавидовал этой арфе и вновь замер.

Молния. Вспышка. Грохот. Хлынул проливной дождь.

Удивленная, Мерет прекратила играть и обернулась к окну. Я инстинктивно отпрянул в темноту, проклиная небо, которое потревожило нас. Затем, едва затронутый ливнем, вдоль стены пробрался ко входу, постучал и толкнул дверь.

Мерет поднялась с циновки:

– Какая удача, Ноам! Ты воротился как раз вовремя.

Ее тоненькая фигурка вырисовывалась на фоне золотистого полумрака лачуги. Я смотрел на нее и с восторгом видел, что и отложив арфу она не утратила своего очарования. Ее шелестящий голос, прежде невыразительный для моего слуха, плавные и спокойные движения, еще недавно усыплявшие меня, ее едва заметное мимолетное присутствие – все отныне зачаровывало меня. Почему я раньше не обращал на это внимания? Неужто я был столь бесчувственным, что замечал лишь цветистые всплески тщеславия и никогда – приглушенный и изысканный свет утонченности? Неужели достоинства должны были стать подчеркнутыми, чтобы я их увидел? Доселе я откликался только на барабанную дробь! Благодаря ей я пробуждался для сокрытого мира, более нежного, утонченного и изменчивого.

Я не мог сдвинуться с места, поэтому ей пришлось успокоить меня относительно грозы и предложить согревающее питье. Я молча кивнул и, словно сомнамбула, последовал за ней. Крайнее волнение мешало мне произнести хоть слово. Чем более естественно вела себя она, тем сложнее это удавалось мне.

Она попыталась вернуть мне дар речи, говоря за двоих. Как мило, подумал я. Даже по отношению к такой скотине, каким я выглядел. Она болтала, а я наслаждался точностью всего, что она говорила. Как умно! А я-то считал ее всего лишь вышивальщицей и портнихой!

С чашкой травяного чая я присел против нее. Размышляя о чем-то своем, она вдруг предалась воспоминаниям и произнесла: «Когда я была маленькая…» Это потрясло меня: я вообразил себе Мерет ребенком, подростком, мне захотелось прижать ее к себе. Утратив способность слушать продолжение, я пожирал ее взглядом и, погруженный в состояние блаженства, вообще не понимал, что она говорит. Меня охватило ощущение безмерного счастья.

В конце концов мне удалось невнятно пробормотать:

– Музыка… недавно… чудесно.

При этом признании я зарделся. Она почувствовала мой восторг, ее лицо расцвело и осветилось благодарностью.

– Ты любишь музыку?

– Обожаю! – почти в отчаянии воскликнул я.

Она растерялась. Я услышал свой голос, который продолжал:

– Обожаю, когда ты играешь, когда поешь.

Она удивленно подняла голову. Но я уже не мог остановиться:

– На самом деле, мне кажется, я обожаю тебя.

Она сжалась и побледнела. Забившись в угол возле двери, Мерет осуждающе глянула на меня:

– Вот этого не надо! – На ее лице появилось ожесточенное выражение. Она продолжала: – Не надо! Ты можешь делать все, что душе угодно, Пакен тоже, но в своем доме я этого не допущу.

– Чего?

– Совращения. Мужского самодовольства, которое толкает женщин в ваши объятья. Применяй свои чары в другом месте. Я тебе не нужна.

– Я сказал это не для того, чтобы…

– Ты сказал то, что говоришь им всем. Что ж, им только этого и надо. Но не мне.

Мерет вытянула руку и пальцем указала на потолок, чтобы я убирался в свою комнату. Она настолько презирала меня, что дала мне команду, как собаке.

Скорее ошеломленный, нежели жалкий, я без возражений поднялся к себе.

Со страшным грохотом изрешетив крышу градом своих стрел, ливень теперь бурными потоками стекал с нее. Я позвал Тии. Потом еще и еще. Обыкновенно к этому времени вернувшаяся с охоты кошечка, устроившись на моем ложе, в полудреме ожидала моего возвращения. Я встревожился, опасаясь, что ее настигла разбушевавшаяся стихия.

Прогремел гром. Ему ответил жалобный вздох. Я нагнулся: Тии забилась в щель между широким плетеным сундуком и кроватью. Взъерошенная, дрожа всем телом, с широко раскрытой пастью и готовыми впиться клыками, она шипела на разыгравшуюся бурю, защищаясь от опасности всеми своими коготками.