Темное солнце

Они принимали оскорбленный вид и продолжали обижаться, даже когда я громко возражал и расхваливал их великолепие. А если я еще сладким голосом добавлял: «Знание не мешает делать открытия», они в ужасе от меня шарахались. Я превышал свои обязанности заинтересованностью, которую проявлял к ним, и вдруг становился подлинным. Они платили за симулякр любовника, потому что им претило утруждать себя настоящим. Любой из них было достаточно иллюзии любви, подтвержденной заверениями в том, что она мне нравится. Проявляя любопытство, я разбивал эти подразумеваемые рамки, лишал их возможности держать все под контролем. Большинство моих дам ставили меня на место – кто резким словом, а кто и отказом впредь пользоваться моими услугами.

Тем же, кто дозволял мне разглядывать их, я старался посвящать как можно больше времени. Я пристрастился к тому, что наступает после – после того, как наши изнуренные тела испытали наслаждение; мне казалось, что поистине обнаженные, освободившиеся от напряжения, вынужденно уже не стремящиеся к оргазму, мы становимся ближе к себе настоящим. Любовь, размышлял я, появится только с прекращением удовольствия, в покое ощущений и мыслей. Две мои клиентки приводили меня в волнение. Я старательно мечтал о связи с ними, и, когда порой воображал себе сцены из нашей повседневной жизни, мне это удавалось. Но только на расстоянии; стоило мне снова прикоснуться к их коже, потереться об их тела, как я поспешно отступал при первой фальшивой ноте и, неспособный забыться, никогда не сожалел об этом. Что это? Бессердечие? Или разбитое сердце?

Вернувшись в Мемфис после пребывания в Доме Вечности и попав в парфюмерную лавку, я испытал новый прилив сил. Одуряющие пряные, пикантные и мускусные запахи ассоциировались со сладострастными воспоминаниями, которые пробудили во мне желание эротического упоения. Я вновь сделался неистовым любовником. Признаться ли? Мне случалось иметь по нескольку партнерш в день. Каждая женщина влекла меня к следующей, и любой повод был хорош, чтобы оправдать ненасытную жажду объятий: неосмотрительно отказывать недавним клиенткам, глупо отталкивать прежних. Возбуждение обострялось возбуждением. Словно вновь раскрывшаяся рана, которая уже не рубцуется, мое тело больше не знало покоя; ненасытное, оно сразу устремлялось к новым завоеваниям. Секс постоянно требовал еще больше секса. Есть люди, которых наслаждение изнуряет, я же относился к тем, кого оно бодрит. Или по меньшей мере мне так казалось, поскольку было невдомек, что чувственность стала моим наркотиком, и я скорее ошалевал от нее, чем наслаждался ею…

Все женщины пленяли меня, и ни одна не удерживала. Меня мучил один вопрос: может, они не способны пробудить любовь, или это я не способен испытывать ее?

По вечерам, насытив плоть и отрезвев, я возвращался в хижину близ зарослей тростника, где снимал жилье у сестры Пакена Мерет, которая служила арфисткой при дворце фараона. Мери-Узер-Ра совсем не любил музыку, а посему созывал своих музыкантов лишь в исключительных случаях, когда официальные пиры или религиозные празднества требовали, чтобы роскошные и торжественные царские приемы сопровождал оркестр. Мерет свободно распоряжалась своим временем и часами шила в доме или оказывала всевозможные услуги своим многочисленным подругам. По совету брата эта тридцатилетняя вдова сдавала за деньги комнаты наверху: одну самому Пакену, а вторую мне – двум идеальным жильцам, ибо мы частенько отсутствовали и вели себя очень скромно. Она была в курсе того, как мы добываем средства к существованию, но никогда нас не осуждала и не делала замечаний.

Когда, покинув очередную даму, я возвращался, Мерет, с вышивкой в руках, приветствовала меня и наливала мне воды; мы обменивались несколькими банальными фразами, затем я поднимался к себе, а она вновь принималась за работу. Тии ждала, свернувшись клубком на моем ложе, и встречала меня с искренней радостью, которую тотчас гасила, чтобы не выглядеть чересчур домашней кошкой. Тогда, стремясь напомнить мне, что она по-прежнему страшный дикий зверь, Тии почти равнодушно потягивалась, напрягая спинку и поднимая задок, отчего ее живот делался совсем впалым, и зевая так, что становились видны ее острые зубки и покрытое бороздками розовое нёбо. С каждой неделей кошечка росла и все лучше заботилась о своей шерстке, всегда чистой, гладкой и блестящей. Теперь она совсем не напоминала тот взъерошенный комок, который протянула мне чудесная девочка.

Несмотря на веру в предсказание, я тревожился: мне по-прежнему не удавалось ни найти любовь, ни обнаружить Дерека. Я не то чтобы негодовал по этому поводу, нет, я винил себя. Мои ночи приобрели привкус горечи.

Как-то на рассвете трубы возвестили, что двор фараона возвращается в Мемфис. Моя надежда воскресла: скоро я увижу Неферу. Несомненно, судьба предназначила мне именно ее!

* * *