Темное искушение

Прищурившись, она потянула за другой конец простыни.

– Нет, пойдешь.

– Нет, не пойду.

Ее взгляд стал еще злее.

– Вставай. Ты и так заставила их ждать слишком долго.

«Их?»

Одно-единственное слово опустошило и тело, и душу, и простыня выскользнула у меня из пальцев. С самодовольным торжеством на лице Юлия отдернула ее в сторону, хотя ее злорадство вскоре утонуло под волной нахлынувшего на меня ужаса.

Может быть, Ронан не станет сразу убивать меня. Может быть, сначала пустит меня по кругу. Мне стало дурно. Мне было так плохо, что я не могла пошевелиться. Дыхание участилось, грудь сдавило. Паника бушевала во мне бурей, и я была на грани того, чтобы выскользнуть из этой ужасной реальности во тьму, но прекратилась, когда Юлия положила на кровать шелковистую ткань.

Я уставилась на нее.

Это было скромное белое платье, достаточно длинное, чтобы даже с моим ростом доставать до пола, так что найти такое платье было бы не просто. Зачем Ронану прилагать усилия, чтобы прислать мне такое платье, если его люди сорвут эту вещь?

Как ни была я взволнована, хватка на легких ослабла при мысли о том, что, возможно, это будет всего лишь смерть.

Но я отказывалась умирать в Gucci.

Отчего-то собственный образ, лежащий в промерзшей могиле, пока стервятники обгладывают мой наряженный в роскошное платье труп, вызвал во мне волну веселья. Она поднималась, росла изнутри, чтобы затрепетать в груди, а затем смех вырвался безумным взрывом веселья так, что слезы выступили на глазах. Юлия уставилась на меня, словно я едва не совершила преступление. Постепенно я пришла в себя, вытерла слезы с щек и направилась к двери.

– Вы должны одеться, девушка.

Я не остановилась.

Ее голос стал жестче.

– Он будет недоволен.

Несколько дней назад эта фраза еще управляла мной, контролировала каждое мое движение, словно марионетку на веревочках. Теперь, когда в моих венах бурлило безумное веселье, а на горизонте маячила кончина, это уже никак на меня не влияло.

– Я не ношу шелк, – сказала я, останавливаясь в дверях, чтобы бросить взгляд на платье. – Можешь забрать его. – Мои глаза остановились на душной черной униформе, в которой она, вероятно, даже спала. – Твоему гардеробу не помешает разнообразие.

Ее рычание последовало за мной в коридор:

– Я не ношу белого!

Сегодня я тоже не носила белого.

Если я была девственницей, идущей на жертвенный алтарь, то шла я туда в черных обносках.

Глава восемнадцатая

fress (сущ.) – есть без ограничений и от души

Ронан

Усталость и враждебность окутали столовую, словно тень, хотя тут по-прежнему было достаточно тихо, чтобы услышать падение булавки. Или скрип моей вилки.

Для меня это был не обычный ужин, и не из-за присутствия двух людей Алексея, чьи израненные тела и эго были прикованы к стульям, а из-за того, что я предпочитал ужинать в восемь.

Полина влетела, чтобы забрать мою опустевшую тарелку, одетая в ночную рубашку, на голове у нее был съехавший набок чепчик с оборками. Без сомнения, из постели ее вытащило любопытство, а не желание обслужить меня: сплетни и готовка были лучшими ее талантами. Именно последнее сделало ее единственной женщиной, на которой я подумывал жениться, несмотря на то что она была на двадцать лет старше и весила больше, чем я. Бедное детство и четыре года на тюремном питании научили меня наслаждаться едой сильнее, чем обычные люди.

Когда Полина продолжила пялиться на моих гостей, я сказал ей по-русски:

– Можешь идти.

Она едва не подпрыгнула в своем любопытствующем ступоре и пробормотала: «Конечно», прежде чем выбежать из комнаты так быстро, что у нее слетел чепчик. Ее рука вновь просунулась в дверной проем и пошарила, пока не схватила чепчик с оборками, а затем и рука, и повариха исчезли.

Александр, племянник Алексея, усмехнулся этой сцене, но ничего не сказал. Вероятно, потому что его предупредили: если он скажет хоть слово, я отрежу ему язык. Не было ничего более отвратительного, чем выслушивать во время еды излияния в верности Алексею.

Альберт сидел в дальнем конце длинного стола, скрестив руки. Виктор сидел рядом с ним, и оба пригвождали моих гостей пугающими взглядами. Избыток соперничества и тестостерона начинал вызывать у меня жажду. И скуку.

Откинувшись на стуле, я подрезал кончик сигары и задумался, соизволит ли Мила появиться в ближайшее время или мне придется тащить сюда ее задницу. Терпение – добродетель и единственная причина, по которой она получила четыре дня для того, чтобы поиграть в мою пленницу в изолированной комнате для гостей. Конечно, обстоятельства и конечная цель были не такими уж добродетельными. Одиночество – легкий способ довести до слез даже самых сильных мужчин.