Тельняшка математика

Из небытия меня вывела боль в правой руке. Какая-то тяжесть прижала ее к подушке, сдавила, и по руке как будто прыгали электрические разряды. Я открыл глаза, но почти ничего не увидел, ибо лежал в темной комнате. Нужно было высвободить руку. Я попытался согнуть ее, однако затекшие мышцы плохо слушались. И тогда я стал помогать левой рукой, чтобы сдвинуть навалившуюся на правую тяжесть. Кисть моя уперлась в полное женское плечо. После недолгой возни руку, наконец, удалось вытащить. Я сидел на кровати, массируя ее, и пытался связать воедино обрывки, оставшиеся в памяти. Мозг работал со скрипом, похмельная слабость валила назад на подушку. Все же я вспомнил, как женщина смеялась за столом, потом мы где-то в кухне целовались. Потом была улица – кажется, я ехал ее провожать. Потом я с трудом вылезал из такси. Потом какой-то коридор, где надо было идти тихо. Потом горячий чай, расстеленная кровать. Потом я пытался поднять упавшую со стула комбинацию, ноги не держат меня, и я падаю.

Между тем от моих ворочаний она проснулась, приподнялась на локте и дурашливо сказала:

– Здлясте! Мы теперь в сознании или еще нет?

– В сознании.

– Ну и хорошо, – она снова легла и обняла меня. – А как меня зовут?

Я мучительно напряг память, но ее имени там не было.

– Забыл! – сказала она укоризненно. – Так вот, Юрочка, я Галя, а вовсе не Наташа. Запомнишь?

Мне было очень стыдно. Она, видимо, почувствовала это и прошептала ласково:

– Ну ничего. Теперь мы познакомились уже трезвыми. Теперь мы путать не будем. Просто ты еще маленький, а водку пил как большой. Вот и все. И не надо огорчаться.

В голосе ее было что-то материнское. Ее тон поразил меня: вот ведь я оказался ей нужен, она мне все простила, пошла со мной, хотя видела, что я пьян. И возникло во мне ответное теплое чувство.

Так началось в моей жизни то, что обычно называют словом «роман». Галя открыла для меня совершенно новый тип женщины, о существовании которого я раньше и не подозревал. Позднее я придумал ему название – «женщины, потерявшие иллюзии». Это не в осуждение, просто констатация факта. Осуждать же их мне кажется великой несправедливостью. Ибо развратом и грязью от них не пахнет. И наше легкое сближение вовсе не означало, что Галя любого готова принять в широкую свою постель. Были у нее и стойкость своя, и чистота. Одного ей не было дано – счастья. Биография ее была обычной. Раннее замужество. Потом развод. Любовь до потери сознания, измена. И вот тридцать. Впереди особо радужных перспектив нет, и женский век короткий. Что же остается? Верить интуиции и не пропускать радости. Встретила кого-то, почувствовала – он твой. Не на век – сегодня, завтра, послезавтра, сколько выйдет. А прошло – распрощается. За что же судить? Женщина живет чувством, и не ее вина, если не вышло так, что всю жизнь будет один – любимый. Она сама только этого бы и хотела. Она такой верной женой могла бы стать! Но если этого нет – не лезть же в петлю, не идти в монастырь. Вот только в каком смысле потеря иллюзий. Зато полное бескорыстие, никаких претензий, желаний заморочить голову, окрутить, чем-то попользоваться. Здесь чистота стерильная, как поется в незатейливой песенке: «Люби, покамест любится, встречай, пока встречается». И нерастраченный запас нежности, заботливости, который при одинокой жизни просто некому отдать и который давит до боли.

Я тоже был потерявшим иллюзии. И потому, когда через полгода мы расстались с Галей, расстались легко и безболезненно, просто почувствовав, что порвались те немногие ниточки, которые соединяли нас, – я искал именно таких женщин. Я научился чутьем распознавать их. И находил их всюду – в компаниях, в метро, на разных вечерах. Ими и заполнялось то, что Пушкин назвал «донжуанским списком». Впрочем, он и поныне невелик, да и мои «романы» мало похожи на похождения страстного кабальеро.

Маркин, раб Гермеса, из вежливости обождав три дня, сам явился ко мне за благодарностью. После нескольких словесных эскапад Николай прямо попросил отдать ему мою отброшенную работу. Он был весьма разочарован, когда узнал, что хоть темы и близки, но если он будет попросту сдувать, то ничего не выйдет. Однако я успокоил его, пообещав помочь в выборе направления, да и в решении некоторых сходных задач. Поначалу он воспринял мое обещание слишком буквально и стал заявляться ко мне чуть ли не каждый день, причем чувствовалось, что между визитами он не слишком утомлял свой мозг математикой. Мне пришлось усовестить его, объяснив, что так я сам не добью диплома. И постепенно Николай стал вкалывать без дураков. К моему удивлению, он так работал впервые, зато увлекся темой по-настоящему. Незадолго до защиты он сказал мне:

– Слушай, а интересным штучкам нас, оказывается, учили. Заметил бы раньше – пожалуй, так не филонил.

В тех пределах, какие позволяла его тема, Маркин выдал вполне приличную продукцию и свой «хор» получил за дело.