Телепорт

Напряжение, как перед боем, разом схлынуло с Милли. Она села поудобнее, разжала кулаки, лежащие на коленях. Теперь она казалась открытой и расслабленной.

– Девственник, ничего себе… – Милли медленно покачала головой.

– Да! Это что, преступление?

Милли снова переменила позу. Я почувствовал, как она обнимает меня за плечи и тянет к спинке дивана. Она улыбалась так нежно и ласково…

Я заревел.

Я зажмурился, задержал дыхание, но слезы текли ручьем.

Прекрати! Я ничтожество, сопливое ничтожество…

Милли разжала объятия, и в то мгновение ее отстраненность ранила сильнее ножа.

Я испортил, я все испортил! Теперь Милли знает, какое я ничтожество!

Но вот Милли снова положила мне одну руку на спину, а другой обняла меня и притянула к себе.

– Ничего страшного, Дэви! – Милли стала качать меня, и всхлипы, сильные и судорожные, вырвались на свободу. – Ничего страшного, Дэви, поплачь.

После такого остановиться я уже не мог.

– Извини… Извини… Извини… – повторял я между всхлипами.

– Т-ш-ш! Плакать можно. Ничего страшного в этом нет. Ничего страшного нет… – Милли качала меня, баюкала.

Она повторяла, что плакать можно, а я слышал отцовский голос: «Плакса! Плакса! Хорош жалеть себя. Сейчас я дам тебе повод поплакать!»

– Извини… – без остановки твердил я сквозь бесконечные слезы и всхлипы.

Господи, какой кошмар…

Наконец всхлипы стали тише, слезы – реже. Милли баюкала меня, пока я не успокоился.

– Мне нужно высморкаться.

Одной рукой придерживая меня за плечо, Милли протянула мне коробку салфеток с журнального столика. Стыдно мне больше не было – было неловко. На то, чтобы прочистить нос, ушли три салфетки. Милли откинулась на спинку дивана и подтянула ноги под себя.

Использованные салфетки я сжал в мокрый комок.

– Извини, что так получилось.

– Не нужно извиняться. Тебе требовалось выплакаться. Я рада, что ты сделал это при мне.

В глазах у Милли было столько нежности и заботы, что я испугался, как бы слезы не вернулись.

– Я редко позволяю себе слезы, – проговорил я, вздохнув. – Не стоило мне вываливать все это на тебя.

– Мужчины! – раздраженно воскликнула Милли. – Почему у нас вся культура через задницу?! Плакать не стыдно. Плакать хорошо и полезно. Каждый имеет на это право, и ты в том числе.

Я в изнеможении откинулся на спинку дивана. Мама обнимала меня, когда я плакал.

Смотреть на Милли было трудно, а уходить не хотелось. Это и удивило меня. Что мне стоило метнуться обратно в Нью-Йорк? Сбежать? Причин для побега набралось предостаточно.

– Я заварю чай. – Милли поднялась и небрежным жестом взъерошила мне волосы.

Я поднял голову, и небрежный жест превратился в ласку. Милли ушла на кухню, а нежность ее прикосновения осталась со мной – я все еще ощущал тепло ее легкой руки.

Поднявшись, я поплелся в ванную. Глаза покраснели, из носа по-прежнему текло. Я умылся теплой водой, насухо вытер лицо и пригладил влажными пальцами взъерошенные волосы.

– Дэви, ты знаешь о моей семье все, а я о твоей – ничего. Как же так? – Милли принесла чай в гостиную на лаковом подносе.

Чашки и чайничек оказались японскими, с неглазурованными краями. Милли налила мне чая.

– Спасибо!

– Так что?

– В смысле?

– Твоя семья, – напомнила Милли.

Я пригубил чай:

– Очень вкусно! Восхитительно!

Милли подняла брови:

– Так я и думала. Дэви, ты внимательный слушатель и способен мгновенно сменить тему. О себе ты почти ничего не говоришь.

– Я… говорю слишком много.

– Ты говоришь о книгах, о пьесах, о кино, о еде, о достопримечательностях, о происходящем вокруг. О себе ты не говоришь ничего.

Я открыл рот, потом снова закрыл. Я и впрямь не рассказывал о себе. Прыжки, разумеется, не упоминал, а вот остальное…

– Ну, говорить особо нечего. Шикарных историй о четверых братьях у меня нет.

– Не сработает, – с улыбкой предупредила Милли. – Не хочешь говорить о себе – не надо. Но ты меня больше не собьешь с толку, обманом больше не заставишь рассказывать о моих охламонах.

Милли подлила мне чая, и я нахмурился:

– Я правда так поступаю?

– В смысле? Не говоришь о себе?

– Нет. Пытаюсь сбить тебя с толку?

Милли уставилась на меня:

– Да ты виртуоз, черт подери! Ни разу не видела человека, который так легко съезжал бы с темы.

– Я не нарочно.

– Ну конечно! – засмеялась Милли. – Может, ты делаешь это неосознанно, но однозначно с умыслом.

Я глотнул чая и уставился на стену. Милли поставила чашку на поднос и пододвинулась ко мне:

– Дэви, посмотри на меня!

Я повернулся к ней. Милли не улыбалась – она глядела на меня спокойно и серьезно:

– Я не буду заставлять тебя развивать темы, которые тебе неприятны. Ты имеешь право хранить личное в тайне. Судя по тому, как ты меняешь темы, ты никогда мне не врал. Я ведь права?

Я задумался над вопросом Милли, вспомнил наши нью-йоркские свидания, наши телефонные разговоры.

– По-моему, ты права. Врать тебе я точно не собираюсь. И не помню, чтобы хоть раз такое было.

Милли кивнула:

– С Марком получилось именно так – я не доверяла ему, вечно подозревала во лжи. Если выясню, что и ты мне врешь, между нами сразу все закончится. Понял?

Я уставился на Милли.