Телеграмма смерти панорама

– Это такие товарищи, которые вечно проёбываются, только ходят и осматривают вагоны на дефекты. Ну знаешь, маменькины сынки всякие, не умеющие работать руками. Отдела контроля качества называется.

– Везде такие есть, – коротко ответил я.

– А тут начинается самый большой цех – вагоносборочный, – сказал Стёклав, приглашая меня в маленькую дверь для людей, прорезанную в огромной воротине для поездов.

– Святая святых. Ты не представляешь, сколько знаменитых людей за сто двадцать лет, повидало это место, – Стёклав говорил с долей гордости.

– Кого же повидал этот цех? – спросил я.

– Ну, например, Артур Шопенгауэр. Работал электриком-испытателем. А сидел, вон в той синей каморке. Называл существующий мир худшим из возможных миров, представляешь? Всё никак не мог уволиться.

– Может просто не хотел? – я задал вопрос и понял, что сделал это не подумав.

– В смысле не хотел?

– Ну, знаешь, когда люди чего-то хотят, они этого добиваются, – пришлось объясняться.

– Если люди хотят, они могут пойти против обстоятельств. Но некоторых вещей добиться почти нереально, – менее весело, чем прежде, сказал Стёклав.

– Да… Но всё-таки, мне кажется, каждый может добраться до нужной ему черты. Я пятнадцать лет курил, а последние пять из этих пятнадцати, пытался завязать. Не покупал пачки, только брал у друзей, потом и вовсе по несколько дней и даже недель не курил. И каждый раз срывался. Надо мной смеялись, мол, успокойся и кури уже. Но, я не слушал. Настал день, и продрав глаза, мне открылась истинна – можно вообще больше не курить. С тех пор, ни одной сигареты не поджёг. Веришь, нет, но это так.

– Это конечно круто. Но мне кажется, ты сорвёшься, – ответил Стёклав.

– Почему?

– Потому что зациклен на бросании курить и начинании снова.

– Посмотрим. Время покажет, – ответил я, не желая спорить.

– О, а вон там, где пересечка, уводящая дорогу налево, по крышам вагонов гулял Мартин Хайдегер, он выскребал из вентиляции остатки душ, отлетевших в мир иной во время того, как состав эксплуатировался. Занятный был парень, кстати. Позитивные мысли толкал. Мол, то, что мы существуем, уже радостный и удивительный факт, а то, что мы, как рабы ебошим за копейки на заводе, это мелочи. Главное, жить ради познания, а не ради денег, повышений всяких, понижений, обедов, шмобедов. Типо, кому какое дело вообще. Люди вокруг, ради которых ты сейчас рвёшь очело, чтобы показаться лучше, есть, не смогут тебя спасти от неизбежного «Ничто». Даже если очень захотят.

– А что это за «Ничто»? – спросил я.

– Мне кажется, это состояние или нечто похожее, только слов, описывающих то, что я пытаюсь сказать, ещё не придумали. Наверное, это остановившееся время, такое, как когда ты ещё не появился на свет, – Стёклав был весьма убедителен.

Следующие три минуты мы шли молча, пока я не решил прервать тишину вопросом о тишине.

– Слушай, а почему, вообще никого нет вокруг? И тишина стоит, как на кладбище, – заметил я.

– Так обед сейчас по расписанию, – Стёклав взглянул на часы. – Вторая его половина. Значит, все спят. Присмотрись в окна. – Он указал на стоящие в цеху серые полуразобранные пассажирские вагоны.

В каждом купе, на полках спали люди. Как-будто, звери в своей природной зоне.

– Вижу, да. Кстати, а где мы будем искать Птицслава Тетрадисмертьевича?

– Эх, ну пойдем. Птицслав хороший дядька. Работает в Митре, маляром. Жаль конечно, что всё так получается.

– В Митре? – спросил я.

– Да, это малярный цех. Сам всё увидишь.

Мы пошли через пересечку, ведущую к электроремонтному участку. Под ногами, я обнаружил воду. Это показалось мне странным. Следующие пятьдесят метров бетонного пола, источали запах сырости.

– Слушай, а почему тут мокро? – спросил я, у своего проводника.

– Местные уборщицы не хотят подметать пол, поэтому просто его поливают водой из шланга.

– Звучит не слишком эффективно, – сказал я.

– Да, здесь каждый год от туберкулёза пяток человек умирает. И сырость вот эта, наверняка, вносит свою каплю.

Цеховые часы, висящие на высоте четырёх метров от пола, показали 13:00. Из всех щелей, подобно насекомым, начали выползать люди. Усатые, бородаты, грязные, чистые, высокие, низкие. Это шествие можно было перепутать с общественным гулянием, вроде Дня города.

Меня беспокоило лишь одно. Все, встречаемые нами работники, смотрели на меня как-то странно. Одни с удивлением или даже страхом, другие с презрением. Я был словно родственник, вернувшийся с войны живой, после того, как в деревню принесли моё имя в списке убитых.

– Не расстраивайся. Они простодушные люди. Все знают, какую весть ты несешь, – пытаясь меня утешить, сказал Стёклав.

И тут я задумался: «А какую я весть несу». Почему не помню своего имени и фамилии. Чёрт возьми, да я даже не помню, как попал на заводскую проходную.

Дальше, со Стёклавом мы попали в огромное мрачное помещение, сплошь окутанное смогом. Десяток сварщиков, без устали работали здесь газовыми резаками. Они кромсали сталь, как чума лица зараженных. В воздухе царствовал смрад. Пахло тухлой квашеной капустой.