Течение времени

Через несколько дней после приезда Алеша попал под опеку Маши, она помогла Алеше с жильем. Удалось устроиться у колхозницы, живущей прямо напротив МТС, через дорогу. Дверь в избу была обита рогожей и разноцветным тряпьем и, согнувшись в три погибели, Алеша вошел внутрь. В нос ударил жаркий, спертый, кислый, застоявшийся воздух. Боже, и здесь можно жить? Избу перегораживала русская печь с лежанкой, за которой оставалось метра полтора до стены. На этом пространстве стояла табуретка, а за ней вдоль стены раскладушка, на изголовье которой из подслеповатого маленького оконца падал скупой зимний свет. Встать в полный рост в избе Алеша не мог.

– Милок, как последний жилец уехал, я раскладушку на мороз выносила, морозила клопов. Тепереча их нету.

– Тетя Мань, а у тебя их полно в стене, и тараканов тьма-тьмущая. Вона, смотри, сколько! – воскликнула Маша.

– Таракан – зверь невредный. Я их кажный день в ведро смахиваю и на мороз.

– Нечисто у тебя, тетя Мань, – заметила агроном, – грязно.

– Ничего, милок, от грязи не треснешь – от чистоты не воскреснешь.

– Ну что, пошли дальше смотреть? – сказал Алеша.

– А смотреть больше нечего, все.

– Ну что ж, пока буду ездить домой, – обрадовался в душе Алеша, хотя и понимал, что будет тяжело. Но все равно сердце пело: домой, в Москву, домой, в Москву!

В Москве, поднимаясь на перрон, Алеша опускал уши шапки, поднимал воротник перелицованного полупальто, лоснящегося от масляных пятен, и шел к третьему вагону от головного, садился на пятую скамейку слева по ходу состава, где у окна было его место. Среди ранних пассажиров, которых, как правило, было четверо, каждый имел свое место. Поздоровавшись, он садился на свою скамейку и вытягивал ноги в некогда белых валенках, заляпанных пятнами мазута и масел. На валенки были надеты большие глубокие галоши. Опираясь локтем на прислоненный к стенке вагона маленький чемоданчик, в котором были булка с колбасой, или яичницей, или еще с чем-то и два термоса: полулитровый с бульоном и меньшей емкости – с кофе, он мгновенно засыпал, проваливался в глубокий сон на два часа, которых ему всегда не хватало. Биологические часы срабатывали точно: за минуту до прибытия на свою станцию Алеша просыпался. Да и соседи по скамейке, резавшиеся азартно в карты, толкали в бок:

– Парень, пора выходить!

Хотя он какие-то полминуты уже не спал, это был сигнал, чтобы зевнуть, выдохнуть длинное «Эх-х!», до истомы вытянувшись в последний раз, и устремиться к тамбуру, на ходу бросив:

– Спасибо, до завтра!

– Пока, пока, – кивали головами картежники, не отрываясь от игры. А потом он и спасибо не говорил, заменяя почти ритуальным «пока», что означало для всех и «спасибо», и «до завтра», и «привет семье», и «будьте здоровы».

В тамбуре было холодно, и свежий морозный воздух выгонял остатки затаившегося сна и уюта теплого прокуренного вагона. Вагон останавливался против тропинки и, спрыгнув с платформы, он шел к МТС вместе с пятью-шестью трактористами, приехавшими тем же составом из ближайших мест.

Обычно работа завершалась в семь-восемь вечера, и иногда директорский «газик» подвозил к платформе всех, кто задерживался в мастерской или в конторе. Алеша устраивался на заднем сиденье рядом с Кузьмичом, нормировщиком, который тут же засыпал. Однажды неожиданно на коленях у Алеши разместилась какая-то резвая дамочка средних лет из бухгалтерии. Она что-то прощебетала, что ей разрешил директор.

– Директор – на моих коленях?

– Если вы не будете возражать.

– Да, да, конечно, все спешат домой, устраивайтесь.

– Я вам сочувствую, холодно, но я горячая, грейтесь.

Алеша обхватывал ее сначала двумя руками, прижимая к себе на пару минут, а затем левой рукой, залезая под шубу и дальше под кофту, через которое проходило тепло мягкого живота. Бухгалтерша в начале поездки Алешиной руки вроде и не замечала, а потом вдруг начинала страстно шептать ему в ухо:

– Ах, какой вы хулиган, а еще с высшим образованием! Я вам разрешила совсем немножко, а вы? Вы на моем животе отогреваете руки? – Или: – А почему вы всегда возвращаетесь домой? Между прочим, у меня есть вторая совершенно свободная комната. – И тут же: – А можно, я буду звать вас Алеша? Вы знаете, я совершенно одинокая женщина с разбитым в юности сердцем. Ну пусть это будет между нами. Это будет наша тайна, я вам верю. И потом, не называйте меня бухгалтрисой. Зовите меня Леночкой, без отчества, я разрешаю.