Тебе посвящается

– Умные, культурные люди критикуют, – так дядя Митя и выразился, – моего сына. Мне, – сказал он, – мало радости слышать от интеллигентного человека, что воспитанные дети не пристают к взрослым с вопросами, а ты, Вова, пристаешь. И хуже того: обращаешь внимание других детей на то, на что не надо.

– Почему, – спросила мать с сердцем, – о тебе не говорят, Вова, как о Юрике?! Как бы я рада была, ес­ли б!.. Эх, хоть бы пример с него взял!

– Не подумаю даже, – строптиво ответил Вовка.

– Вот-вот, – заговорил отец, – верно говорила эта гражданочка про своего Юрика: он знает, что можно и нельзя. Он старших уважает, боится. А вот мы с матерью тебя учим – ты наперекор. Потому что не боишься.

– Не боюсь, – подтвердил Вовка. – Пионер не должен бояться.

– А что должен? – спросил дядя Митя.

– Быть сознательным, – подумав, ответил Вовка, – и всегда готовым, конечно.

– Сознательным, – безусловно, – сказал дядя Митя, – только слушаться надо. А не боишься – не слушаешься. Да... Я тебя одного не виню. Сам тоже за тобой недосмот­рел. Не драл тебя никогда. Не хотел. Теперь поздно, долж­но быть, ремнем учить. Хотя, может, и была б польза, а?.. Сказать трудно...

Так горестно и неторопливо, как бы совещаясь с самим Вовкой, следует ли его отныне временами пороть или испробовать другое средство, рассуждал дядя Митя, и это было для Вовки неизмеримо обиднее, чем если бы отец просто стукнул его разок под горячую руку.

Отец, добрый и простой, решил вдруг, что плохо ра­стил сына! Отец стал несправедлив и к нему и к себе! И все из-за противного примерного Юрика...

– Он к матери побежал, гад, без этого ничего не было бы, – хрипло, точно перед этим плакал, сказал мне Вовка.

– Но ведь все бегали, не он один, – растерянно воз­разил я.

– Ну, и что ж?.. Надо ему бойкот объявить, вот что! – загорелся Вовка.

Его обида искала немедленного выхода.

В то время мы часто слышали слово «бойкот». Нам читали о рабочих-забастовщиках, которые объявляли бойкот штрейкбрехерам. И тогда все отворачивались от штрейкбрехеров, одни только полицейские с резиновыми дубинками были на их стороне.

Вовкина идея, наверно, нашла бы во дворе сторонников. Она привлекла бы своей необычностью и новизной.

– Главное, чтоб все ребята бойкотировали. До одно­го! – фантазировал Вовка. – Тогда ему будет кисло!

Но нам не пришлось организовывать бойкот. Юрику и так стало «кисло». Он влюбился. И не он один. Все влюбились.

V

Мы все влюбились в Майку Вертилову.

Майка Вертилова, наша сверстница, тоже четверо­классница, считалась самой красивой девочкой во дворе. А многие даже считали ее самой красивой в первой сту­пени нашей школы. Между прочим, это подтверждалось тем, что ею интересовался парень из второй ступени, а именно – семиклассник Костя. Он жил не у нас во дворе, но тем не менее, как всем было известно, приходил к Май­ке играть в пинг-понг, и это доказывало, что Майка принадлежит к миру почти взрослых. Во всяком случае, к ми­ру второй ступени.

То, что, оставаясь нашей сверстницей, Майка при­надлежала вместе с тем к миру второй ступени, придава­ло ей загадочность. Но, кроме того, она нравилась нам просто потому, что была очень хороша собой. Она была высокая, тоненькая и какая-то очень легкая. Она училась, помимо нашей, в балетной школе. И одевалась всегда очень легко – в батистовые платьица. Повязывала газовые шарфики. А зимой на ней была меховая шубка, пушистая и невесомая.

Майка прыгала дальше всех в длину и выше всех в высоту. Но никому из нас это не казалось спортивным достижением – просто это было свойством Майкиной на­туры, лучше, чем наши, приспособленной для полета...

Я не помню, кто влюбился первый. Я только помню один прекрасный весенний день. Солнце высушило лужи, и на сухом асфальте непроезжего переулка кто-то впервые в ту весну начертил мелом «классы».

Девочки из нашего двора выбегают с веревкой и начи­нают крутить ее все быстрее, выстегивая асфальт, а Майка Вертилова прыгает – удивительно ловко, так что кажется, будто она лишь переступает с ноги на ногу. Другие девочки стоят гуськом, нетерпеливо ожидая своей очереди по­прыгать после долгого зимнего перерыва. Очередь насту­пит, когда Майка собьется. А Майка не сбивается. Веревка никак не коснется ее неторопливых ног.

– «Пожар»! – приказывает Майка.

Это значит, что веревку надо крутить с наивозможной быстротой. И веревка становится вовсе не видна, а Майкины ноги мелькают, мелькают, мелькают, и девчонки, ведущие счет прыжкам, не выдерживают бешеного темпа, проглатывают слоги, но не могут угнаться.

– Псят дин, псят два, псят три, псячтыре...

Они сбиваются, Майка скачет. Потом, не сбившись, но задохнувшись, отпрыгивает в сторону и изнеможенно прислоняется к забору.

Теперь прыгают другие девочки, но смотреть на это нам, мальчишкам, стоящим поодаль, неинтересно. Ждем, пока опять подойдет очередь Майки Вертиловой...

Сашка, внук профессора, сказал вдруг:

– В Майку влюбиться можно...

– Ну и влюбись, – ответил Вовка.

– Мой брат сказал, что он в первый раз как раз в четвертом классе влюбился, ребята, – доверительно сообщил Сашка.