Тебе посвящается

Я понял не все, что объяснял Александр (потом я узнал, что в тот вечер он рассказывал нам с мамой о проекте плана реконструкции Москвы, который был еще мало кому известен), но мне нравилось, что мы стоим над огромным вечерним городом, под редкими звездами высокого неба и говорим о том, какой станет Москва лет через пятна­дцать... А потом мы сядем на замечательную машину «ГАЗ» – и помчимся обратно. Да, мы опять будем мчать­ся, и пусть мама даже не просит сбавить скорость!

Действительно, обратно мы снова ехали «с ветерком», так что в центре милиционер свистком остановил машину и спросил у Александра документы.

Момент был волнующий. Никогда я не видел милицио­неров, которыми постоянно устрашала няня, на таком близком расстоянии... А Комиссаров нимало не обеспо­коился, увидев возле себя руку с жезлом, движению ко­торого подчинялись целые потоки автомобилей. Спокой­ным и даже чуть вяловатым жестом он протянул в окош­ко удостоверение. Через несколько секунд милиционер, нагнувшись, заслонил окошко красным от ветра лицом, как бы вправленным в заснеженную островерхую избушку капюшона.

– Пожалуйста, товарищ Комиссаров, – проговорил он уважительно, возвращая удостоверение.

– По-видимому, я ехал чересчур быстро, – сказал Александр, хотя милиционер ни в чем его не упрекал. – Больше не буду, товарищ, – пообещал он, улыбнувшись.

Милиционер, тоже улыбаясь, четко откозырял. И по тому, как они между собой говорили, я мгновенно опре­делил: Комиссаров был гораздо, неизмеримо главнее ми­лиционера. Он еще более вырос в моих глазах.

К нашему возвращению бабушка приготовила чай. Я пил его из блюдца, в котором отражались лампа с чуть колеблющимся абажуром и мое склоненное лицо с крошеч­ными блестками в глазах.

Я смотрел себе в глаза и подводил итоги.

Мне понравился Александр. Очень. И это пугало ме­ня: он затмевал папу. Затмевал, как я тому ни противил­ся. Еще и еще раз сравнивал я папу с Александром, де­лая для отца натяжки и поблажки, но ничто не помога­ло. Папа блекнул. Ни при каком сравнении с ним раньше этого не случалось.

Папа был намного ниже Александра ростом.

Папа никогда не охотился на диких зверей.

У папы не было ружья.

Он не умел управлять автомобилем.

Ему не улыбались почтительно и виновато милицио­неры. Они однажды оштрафовали его (на балконе суши­лась после стирки его рубаха).

Конечно, я продолжал любить папу, но как ему недоставало теперь достоинств Александра!.. Как жаль, что не он был со мною сегодня на Воробьевых горах!..

Александр тоже о чем-то задумался. Он прихлебывал дымящийся чай, не выпуская нестерпимо горячего, каза­лось, стакана из большой руки. Потом, все еще думая, поднял глаза на маму. И, точно спохватившись, повер­нул голову в мою сторону.

– Ну, кем ты хочешь быть – военным? – рассеянно спросил Комиссаров.

По-видимому, мысли его были далеко и он не помнил, что недавно уже задавал мне этот вопрос. Ответить ему во второй раз то же самое у меня не поворачивался язык, – к чему, раз он, оказывается, спрашивал просто так?! Про­молчать было бы невежливо. Я промямлил себе под нос:

– Н-не знаю...

Комиссаров сказал тепло:

– Много раз успеешь решить.

Но я не простил его.

Мне захотелось немедля найти в нем какой-нибудь изъян. Мне было просто необходимо сейчас, любой ценой, утвердить превосходство папы. И тут я вспомнил и обра­довался: лысина! Ведь Александр же лысый! А у папы светлые вьющиеся волосы. А у папы мягкие волосы, го­ворящие, по утверждению няни, о добром характере! Ста­ло легче...

Поздним вечером мама провожала меня домой.

Мы шли молча. Я старался думать о Комиссарове снисходительно, чуть покровительственно: «Бедняжка, никогда уж волосы не отрастут. Нет никакого средства... А холодно небось зимою без волос? Ах, бедный, бедный...»

Я твердил настойчиво эти слова, но не мог заглушить в себе другой голос:

«...С ним мама всегда, а ко мне она только заходит. У него машина, он может поехать, куда вздумается, а я каждый день гуляю все на одном и том же бульваре. Он представительный, а у меня слабые уши... Обо мне ба­бушка Софья сказала: «Unglucklich». Что это? Что-то обидное... Сейчас всем расскажу, какая у Александра лысина», – злорадно подумал я, утешая себя.

И мгновенно вообразил себе, как через минуту увижу родных.

Наверно, все они сейчас в столовой, за большим круг­лым столом.

«Ты – от мамы?» – спросит отец и на миг закусит губу.

«Да».

«Что же там... э-э... большие комнаты?»

«Чисто очень и красиво», – отвечу я.

«Завтра и мы натрем полы, и у нас станет чисто. Прав­да, мой мальчик?» – скажет бабушка ласково (она всегда говорит так, если узнаёт, что мне понравилось у кого-ни­будь в гостях).

«А не видел ты этого... Комиссарова, если не ошиба­юсь?» – спросит затем бабушка Софья.

«Видал», – отвечу я.

«И что? – спросит дед. – Каков?»

«Понравился мне. Добрый. На машине катал. Только вот... – тут я замолкну, – голова у него...»

«А что? – заинтересуется бабушка. – Очень маленькая? Узкий лоб?»

«Нет, не маленькая, – скажу я грустно, – совсем лысая только».

«Он совершенно лыс?» – осведомится мой дед, надевая пенсне.

«Совершенно», – отвечу я.