Тебе держать ответ

— Что ж, — подумав немного, сказал лорд Грегор, — сейчас это и впрямь не повредит. Если после двух месяцев осады они ищут опоры и стойкости в богах, не вижу в этом ничего дурного…

— Мой конунг, — губы, руки и колени Малкоя тряслись. — Жрецы не призывают искать опору и стойкость в богах. Они призывают открыть ворота и впустить Эвентри!

— Что?! — Лорд Грегор вскочил и услышал грохот. Это перевернулось кресло, на котором он сидел мгновенье назад, но он сам не помнил, как толкнул его. Суставы вдруг свело немилосердной болью.

Леди Эмма поднесла к губам кубок с грогом. Её лицо было спокойным. Оно всегда было таким с того дня, как тело Магдалены опустили в склеп клана.

«Гилас, — подумал Грегор Фосиган. — Что же я упустил?»

3

Их было много. Как их было много! Неизмеримо больше, чем он мог надеяться. Больше, чем предрекал лорд Флейн, хотя лорд Ролентри, морщась, называл его ожидания неоправданно радужными.

«Алекзайн, — мысленно позвал Эд женщину, с которой привык вот так, одностороннее, спорить, досказывая ей то, что не сумел сказать когда-то очень давно. — Ты хотела, чтобы я пришёл к конунгу и попросил его корабли. А я вместо этого сжёг его корабль и могу сжечь теперь его самого». Он представил, как высокие белые стены, вздымающиеся перед ним, обагряются пламенем — незатухаемым, несбиваемым пламенем, которое не в силах обуздать ни вода, ни песок. Огонь, который не унимается, пока не выжжет дотла.

«Я знаю, что это за огонь», — подумал Эд и, обернувшись, посмотрел на людей, пришедших сюда со всего Бертана — за ним. Посмотрел в изумлении, почти в страхе — с тем же чувством, с которым в это самое время Грегор Фосиган смотрел на них с Сотелсхеймской стены. Они не видели друг друга, но думали примерно одно и то же.

Как случилось, что все эти люди — те, кто ещё вчера боялись имени Грегора Фосигана, и даже те, кто были ему верны — пришли сюда и встали против конунга?

Как ни смешно, Эда Эфрина этот вопрос мучил не меньше, а то и больше, чем его противника. Это мучило его всегда, с того самого дня, когда человек, называвшийся себя Томом, вылил на свою голову бадью воды и, страшно поблескивая белками глаз с мокрого лица, глухим и жёстким голосом сказал ему, что он, Адриан Эвентри, в ответе за всё, и будет в ответе за всё, даже если не сможет понять, каким образом в происходящем есть его воздействие — и его вина. Позже та, кто звала себя Алекзайн, сказала, что главное для него теперь — это научиться понимать, научиться хотеть. Он думал, что понял её правильно. Что понимать и хотеть — это одно и то же. И то, что за прошедшие годы ему очень часто приходилось делать то, что вовсе не приносило ему радости, но оттого не переставало быть необходимым — даже это нисколько его не переубедило. Он знал, что ему достаточно шевельнуть пальцем, чтобы обрушить страшную лавину неотвратимых последствий.

Но никогда прежде лавина эта не была так велика. Никогда прежде он не стоял перед ней, боясь, что в следующий миг она раздавит его самого. И когда он думал об этом, ему хотелось, как в детстве, сунуть в зубы кулак и стискивать их до тех пор, пока во рту не станет солоно от крови.

Это началось с гибели Магдалены и теперь набирало силу. Девять недель назад, едва закончились дожди и пробилась из-под грязного снега первая трава, пятнадцать свободных кланов во главе с Бертраном и Адрианом Эвентри выступили на юг. Позади они оставляли выжженное поле: ещё осенью Бертран при поддержке бондов выступил на Одвелл и сровнял его с землёй, благо новоявленный лорд Редьярд так и не сумел побороть смуту среди своих септ и вовремя призвать их к оружию, потому стал совсем лёгкой добычей для всё ещё жаждавшего крови Бертрана. Эд позволил своему брату сделать всё, что тот считал необходимым, хотя в глубине души и не одобрял его. Но спорить с Бертраном он не смел, боясь, что тот так и не простил ему вероломства на тинге, закончившегося захватом глав едва ли не всех свободных кланов. Ещё до рассвета пленники превратились в союзников и товарищей по мечу — но Бертран, неистовый Бертран, которому ничего не стоило вырезать под корень вражеский клан, возмущённо протестовал против резни, не обставленной по всем законам чести. Он слишком много думал о Дирхе и слишком часто его поминал. Эду же была равно омерзительна любая резня — хоть честная, хоть нет, — и он равно не брезговал ни той, ни другой, когда иного выхода не было.

Сейчас он смотрел на стены города, который намеревался взять, и больше всего на свете боялся, что эта резня станет неминуема.

Они едва успели отойти от Эвентри на пять лиг, когда их нагнал Тортозо с восьмьюдесятью всадниками — все кровные родственники главы клана, как законные, так и бастарды. Эд крепко пожал зятю руку и заверил его, что не забыл о каменоломнях Логфорда. Сам Логфорд после разгрома Одвеллов отсиживался в своём фьеве; им и такими, как он, наивно рассчитывавшими отсидеться в своих замках, Эд собирался заняться после. Сейчас его интересовал Фосиган — и его септы, через земли которых надо было пройти, чтобы пробиться к Сотелсхейму.