Тебе держать ответ

Адриан отсалютовал фляжкой и бросил её боцману. Он улыбался, хотя не то чтобы был очень доволен: возможно, ром и табак, только что отданные боцману, пригодились бы ему сегодня чуть позже. Но выбирать не приходилось. Он хотел не привлекать внимания этих людей и не слишком их раздражать, а по возможности нравиться. Это оказалось легче, чем он думал. Нет худа без добра: уверившись, что больше с мальчишки взять нечего, моряки отстали от него и продолжили болтать, коротая получасовой послеполуденный перерыв и нежась в скупых лучах весеннего солнца, едва ощутимых из-за резкого ветра, дувшего с моря. Кто-то поёжился и сказал, что ласки Ясноокой Уриенн столь же жарки, как поцелуи девственницы, и моряки одобрили замечание хохотом. Адриан тоже улыбнулся, растянувшись на планшире и щурясь на солнце.

Он уже неделю провёл рядом с этими людьми, вкалывая от зари до зари бок о бок с ними, и успел полюбить их. Это было совсем не то, что подрабатывать в тавернах и на одиноких хуторах — там он был чужаком, какого терпели по нужде и из милости. А здесь он за короткий срок и без особых усилий успел стать своим — что немудрено, ведь эти люди думали, что им предстоит провести вместе много месяцев пути. Конечно, они гоняли его в хвост и в гриву: опытным путём Адриан понял, что работа «корабельной обезьяны», доставшаяся ему в наследство от Доффи, не имела ничего общего с работой юнги на судах, ходивших вдоль бертанского побережья, как Адриан опрометчиво решил. В юнги брали мальчиков из хороших семей, чтобы они научились морскому ремеслу на примере бывалых мореходов и после сами стали боцманами или даже капитанами. Юнги не чистили нужники, не скоблили котлы, огребая колотушки от вечно недовольного кока, не носились с поручениями с нижней палубы на верхнюю мачту, получая неизбежные подзатыльники за недостаточную расторопность. Всё это оставалось на долю «корабельной обезьяны» — то есть Адриана. Юнгой на «Светлоликой Гилас» был рябой Орто, сынок главы эфринского цеха маслобоев, и он явно наглел больше, чем дозволяло его положение. Поэтому команда его не любила. А Адриана любила. Он это чувствовал, так же, как Орто, и ощущение это неизменно сопровождалось чувством вины. Ведь знай они, кто он на самом деле и зачем здесь, они бы жаловали его куда меньше, чем богатейского сынка.

— Как же с ними можно торговать, если они на нас войной? — не унимался юнга. — Как же так можно — с врагами дело вести?

— Вот лорда Бьярда нашего о том и спроси, как доведётся, — буркнул Длинный Рой, отвинчивая крышку Адриановой фляжки. — Коль он присягал Одвеллу, а звонкую монету принял от Эвентри, которые Одвеллу враги, а значит и ему враги, — что ж ему и с варварами не поторговать?

— Да ты никак его одобряешь, — прищурился Ларк.

Боцман присосался к фляжке, потом вздохнул, и лишь затем удостоил матроса ответом:

— Да не то чтоб мне не плевать было, кто из лордов с кем на сей раз поцапался… Я вот что знаю: город наш в осаде или нет?

— Н-нет, — не очень уверенно ответил Ларк, чуя подвох.

— Подать на войну с тебя, охламона, содрали?

— Да какая подать, шут с тобой, — я последние штаны продал, чтоб на этот корабль попасть!

— А в ополчение тебя погнали, раз подать не уплатил? За лорда, которого ты в глаза не видал, помирать — погнали тебя или нет?

— Ну… нет.

— То-то и оно. Ты там, где сам хотел быть, и коли воля Гилас на то будет, то ранее чем завтра никак не помрёшь. И это потому только, что нашему лорду Бьярду монета Эвентри по сердцу больше, чем мечи да знамёна Одвеллов. Ну, и кто тебе больше по сердцу?

— Но андразийцы… — запротестовал Вульф.

— Угу. Резали нас. И мы их немного, когда могли. Двенадцати вёсен ещё не прошло, как я вот этой рукой, — четыре пальца сжались в кулак, — глотку вражью рвал — вот этой вот, голой, как есть, чтоб мне на месте провалиться! Да только, — кулак разжался, — тогда у меня ничего не было, а теперь жена и две дочки, красавицы. И чует мой зад: коли андразийцы не получат то, чего им надо, опять придут и заберут силой. Так что лучше мы первые придём.

— И добровольно всё сами отдадим? — возмутился Орто.

— За звонкую монету — то да, почто б и не отдать, — согласился Рой и влепил Орто подзатыльник, чтобы лучше запомнилось. Потом раскурил трубку, набитую табаком Адриана, и мечтательно добавил: — А как вернёмся, я в море ходить больше не стану. Куплю домишко за городом и поле. Я уже присмотрел. Надоело всё: и море, и война надоела… На земле работать хочу, и чтоб моя, и чтоб никто на неё ни ногой, ни один поганый лордишка…