Тебе держать ответ

Адриан лежал, вжавшись в землю и боясь вдохнуть, и слушал, как наёмники ломятся через кусты в дюжине ярдов от того места, где он лежал, — слушал, сжавшись в комок и стуча зубами. Так громко стуча, что сам диву давался — как они могут его не заметить?!

— Эгей, гляди, тут вон вроде протоптано!

Они его не заметили.

Они продрались сквозь малинник, там, где недавно, видимо, пробирался какой-то зверь, и Адриан слышал, как они чертыхаются. Когда голоса немного отдалились, он услышал негромкий голос Алекзайн:

— Выходи.

Он не вышел — выполз, всё ещё боясь вздохнуть. Посмотрел на неё снизу вверх остановившимися от неверия и дикого облегчения глазами.

Она не ответила на взгляд. Сказала:

— Забирайся.

И коротко кивнула себе за плечо. Но не подала ему руки.

Адриан кое-как вскарабкался в седло — и она рванула в галоп прежде, чем он успел усесться как следует. Адриан охнул и ухватился за её плечи, её узкие хрупкие плечи, путаясь пальцами в её волосах. У него перехватило дух — от собственной дерзости, от близости её тела, от прикосновения её волос, которые ветер швырял ему в лицо, от бешеной скачки, от чувства полной нереальности происходящего.

— Держись за мой пояс, — сказала Алекзайн, и голос её звучал глухо, перекрываемый ветром, бившим им в лица. — И крепче держись.

Он обхватил её талию. И подумал, что если сейчас не свалится с коня замертво, то всю будущую ночь простоит на коленях, благодаря Милосердного Гвидре за такую милость.

Снова стало накрапывать. Серые поля, окутанные мглой, со свистом проносились мимо.

Дождь перестал к ночи. Алекзайн как будто ждала именно этого, наказывала его и себя бешеной скачкой по непогоде, — но теперь непогода кончилось, и наказание тоже.

— Слезай.

Адриан поспешно спешился и смотрел, как спешивается она.

— Собери дров. Разведи огонь.

Она говорила с ним холодно и равнодушно, так, словно он был временным слугой, нанятым на постоялом дворе. «Почему она одна?» — подумал Адриан. Почему путешествует верхом, а не в карете, без сопровождения, без охраны? Ведь это может быть опасно для неё.

Он думал об этом, разгребая завалы влажной листвы в поисках не слишком сырых веток, и в этих мыслях не было тревоги за неё — была, скорее, тревога из-за неё. Отчего-то он был уверен, что она не стала бы рисковать собой понапрасну — а значит, и не рисковала. Он должен был радоваться этому, ведь это означало, что, пока он с ней, он тоже в безопасности…

Но он не чувствовал себя в безопасности.

Вернувшись с куцей охапкой сырых дров, Адриан увидел, что Алекзайн всё так же стоит у дороги, держа в поводу своего жуткого жеребца. Тот ничуть не утомился от скачки и рвался её продолжить, фыркая, загребая копытом и вращая налитыми кровью глазами. Адриан смотрел на него в страхе, не признаваясь себе, что предпочитает смотреть скорее на это чудовище, чем на его хозяйку.

— Разведи огонь и займись моим конём.

Он сделал всё, как она сказала. Хотя едва не умер от страха, вычищая круп вороного и каждое мгновение ожидая, что этот круп вильнёт в сторону и громадное чёрное копыто долбанёт его в грудь. Но жеребец вытерпел заботу, хотя и недовольно фыркал от его робких прикосновений. Замирая от ужаса и непрестанно молясь про себя Милосердному Гвидре, Адриан стреножил коня и, произведя эту смертельно опасную для себя процедуру, оставил пастись. И только тогда утёр выступивший на лбу пот. Ночной ветер пробирал до костей, от промозглого воздуха кожа как будто съеживалась под липнущей к телу влажной одеждой. Адриан посмотрел на яркое в сумерках пламя костра, на миг ощутив гордость, что всё-таки умудрился его развести — и подумал, что Том, может быть, похвалил бы его за это…

С этой мыслью пришло отчаяние. Такое же сильное, как несколько дней назад на тинге, когда он хотел броситься к Анастасу и Том сказал ему: «Нет». Такое же, а может, и ещё большее. Хотя тогда он думал, что хуже быть уже просто не может.

— Подойди, — сказал из темноты голос Алекзайн.

Ему не хотелось — даже тепло костра не манило его. Он знал, что у огня будет холодно — холоднее, чем здесь, на обочине тракта, на пронизывающем ветру. Но подошёл — и остановился. Алекзайн не предложила ему сесть. Она сидела у огня, держа спину прямой и обхватив правой рукой согнутое колено. Она была в мужском костюме для верховой езды, он невероятно шёл ей, особенно сейчас, когда она вымокла под дождём и ткань облепила её точёную фигуру. Любой жрец любого бога проклял бы её, если бы увидел. Адриан внезапно понял, почему онемели гнавшиеся за ним наёмники, когда увидели её. Тогда он об этом не подумал — потому что сам-то немел при виде неё всегда, вне зависимости от того, что было на ней надето… и было ли надето вообще.

— Сядь.

Он сел.

Она очень долго молчала. Они сидели рядом на обочине дороги у огня, не ели, не сушили одежду — словно ждали кого-то. Один раз мимо них галопом пронёсся всадник, и Адриан порывисто обернулся, но конник даже не обратил внимания на их костёр.

— Ты бросил меня, — сказала Алекзайн.

Он отвернулся, не зная, что ответить.