Театр ужасов

Здесь улицам дали советские названия: «Улица 1 Мая», «Улица Великого Октября», «Улица В. И. Ленина», «Улица Коммунизма» – четыре главные улицы Пыргумаа, все прочие – переулки, такие короткие, что давать им названия посчитали глупым. В одном таком слепом темном переулке в маленьком желтом доме без электричества живут два эстонца – единственные в Пыргумаа, их зовут Ротть и Пеэт, фанаты панк-рока, я к ним часто захожу послушать музыку. Они получают деньги в советских рублях, на которые покупают еду и выпивку в Holy Gorby, их это прикалывает, они смеются: – Думал ли, что снова буду зарплату получать в рублях, ха-ха? – говорит Ротть. – Ёпаный теревянный, а живучий сука! – говорит Пеэт. Они работают на ферме, чистят коровники, собирают навоз, водят «Робур» по очереди – водить старую машину их тоже прикалывает. Они часто попадаются на глаза со своей тележкой, на которой возят аккумуляторы в гаражи на подзарядку. Я их спрашивал, как им тут зимой живется? Они ответили, что лучше, чем на улице. Да, понял я, эти всякое повидали… Остальные дома в этих мертвых переулках стоят пустыми и униженными. В них царствуют тлен и разорение. Зайди внутрь, посмотри, какие чудные картины пишет на стенах плесень! Мир вокруг бушует и крошится; он живет так, как будет жить планета, когда не станет человека… Оглянись кругом! Деревья машут ветвями, роняют иголки сосны, бросают листву и пух тополя. Поселок дичает… По осени слышно, как падает яблоко – оно падает так, как ступает тяжелое копыто лося. Дороги усыпаны черноплодкой и сливой… Кругом запах прелости, браги, самогонки… Природа, истомившись в больших городах, прорывается здесь с удвоенной силой, мстительно торопясь овладеть всем, что принадлежало людям. Кусты выломали из заборов доски, деревья, пробив стекла, влезли в дома, переплелись ветвями над дорожками. Большие жирные крысы шныряют, на них охотятся рыси. Лисята снуют по тропкам, за ними приглядывает тощая лиса, покашляет, завидев человека, лисята попрячутся. В запущенных садах много птиц – они поют необыкновенно громко.

На перекрестках ржавеют ненужные дорожные знаки, покосившиеся фонари светят грязно-желтым прошловековым светом, в темноте играет огоньками и неоновой вывеской восьмидесятых салун Holy Gorby: – Welcome! – приглашает восковой Горбачев. Ты входишь: за стойкой стоит усатый цыган Тобар Бурлеску (или его брат-близнец Казимир), на стенах портреты спортсменов прошлой эпохи, улыбчивые космонавты, американские президенты, томные актрисы, на полках рядом с книгами стоят бутылки, на стенах висят инструменты, ружья, сабли, мишень для дартса. Тебе нальют пиво, предложат странное меню, таких блюд, я уверен, ты никогда не пробовал и нигде не попробуешь… А стоит выйти во двор, как оказываешься на трамвайной остановке! Да, да, на самой настоящей трамвайной остановке с ржавым трамваем. – Можно проехаться по окрестностям, совершенно бесплатно, – и ты садишься, Тобар встает за руль. – На таком драндулете небось не катались… – Нет, – говоришь ты, – не катались… Трамвай трясется и гремит. – Груда металлолома – ан едет! – Тобар хохочет, и на душе отчего-то становится весело. Трамвай еле ползет, лампочки его светят тускло, но этого достаточно, чтобы увидеть, как напуганные лисы, блеснув глазами, улепетывают, вспархивают с ветвей вороны; из темноты выступают надписи, ты видишь резиновые маски на кольях забора, разодранную одежду; и в конце пути у сарая стоит с приспущенными штанами манекен в характерной позе. Развалюха везет недалеко. Тобар показывает военную технику, везет дальше – до взлетной полосы, на которой стоит ветхий кукурузник. – Неужели летает? – спросишь ты неосторожно. – А то как еще! – ответит Тобар, накручивая ус, и вот ты сам не заметил, как оказался в самолете и летишь… летишь, под тобою лес, поля, в полях гуляют коровы, стоят мрачные ангары, ты видишь Колесо обозрения, аттракционы, большие ворота, к воротам подъезжает старый «Робур», маленький, словно игрушечный.

⁂

Прошлое лето выдалось жарким. Да теперь каждое лето жарче и жарче. В холодные дни я легче переношу город. Размякнув в тепле, люди дуреют и не сдерживаются, теряют бдительность, многое себе позволяют, несут ересь в транспорте; в холоде они сдержанней, не медлят на улицах, торопятся домой, туда уносят свою глупость, которая в жаркие дни вся из них лезет наружу; в жаркие дни я обхожу людей за несколько шагов, как большие лужи, скамьи я бы запретил, я бы попросил нашу мэрию увезти из Каменоломни все скамьи, чтобы никто не засиживался на них до утра.