Театр трагедий. Три пьесы

и никогда не спали

Люди без одежд,

в бреду порочном плоти прибывали.

Ночей ценители,

живописцы, писавшие девиц в непристойном виде,

За искусство выдававшие свою страсть,

распутницы подобные сиренам,

Манили, завлекали простодушных,

гласу совести непослушных, послушник в рясе,

И тот не устоял, огнем свирепым воспылал,

желанием грязно сладким.

Прелюбодеи, осквернители замысла Творца,

Сквернословят и малых сих науки тварной научают,

инстинктом плоти величают.

Горюют дети не знавшие отца.

Ведь матери,

сбившись со счета побед постельных,

достоинство уничтожают.

Любодеяние естественностью наречено,

повсюду зиждется оно.

В поросли многие падут, сродников превзойдут,

никто не скажет против, не истребив

Порока, став сущностью,

то зло толпою будет оправдано и прославлено.

И если дела чисты,

глаза отвернуты от прельстивых женских тел,

супротив добродетелей помыслы восстанут,

в них ты царь Содомский.

Душа осквернена мыслями блудными,

то девство лишь пустейший звук.

Но если душа и тело белее снега,

то истинно невинен,

царь Гоморский

Не обольстит

мужа одной жены, жену единственного мужа.

Монахи и монахини, отсекали сладострастье рук,

В сем граде не живут они,

иной здесь смысл обитает,

наслажденья процветают.

Развращают малых сих, многоженство почитают,

насилуют и растлевают.

Один лишь шаг, осознанный, необратимый,

отсечет невинность бесценную благую.

Единожды даруя, не сохранив до брачного зачаточного ложа.

И крики женские вопили, не утихали,

когда мудрец десницу поднял роковую,

Обрушился на крепость вторую град огненный

и камень плавился, осталась сажа

На земле, на коей после выросли древа сухие,

давшие черные плоды.

Третья крепость приползла,

бурно, шумно ликовала, на пиршестве том богачи,

Ежедневно выпивали,

смеялись, хохотали,

лакомствами угощались отроки и их отцы,

Дичь новоиспеченную пожирали,

насытившись, еще взалкали, одобряли их врачи,

Глаголя о полезности пищи животной,

не соблюдали люди те посты.

Скоромной пищей набивали животы,

в усладу телу жадному до хрипоты,

Чела друг другу целовали,

иного времени не знали, как в празднестве

Чревоугодию отдаться,

и лености безропотно умышленно предаться до немоты

Ночами, днями спать и верить лживым снам,

предсказывать в забвенье.

И надеждами ложными безжизненно умы щедро орошать,

в игры азартные привыкшие играть,

Все имущество свое за пару фишек продавать, з

а карты готовы душу свою отдать,

Полны, на устах улыбка, всюду их узнать.

Слов аскезы не ведают они,

язвами желудки испещрены, расходятся пути,

Но чреву безотказно они верны,

ведь рабы, в работе и в молитве нерадивы.

Лишь потребляют, сердца отяжеляют,

души от безверия худы.

И нищий, и богатый, упиться вином до зверя может,

мутятся всякие умы.

Воздел десницу старец в третий раз

и море разлилось, обрушилось волной,

На крепость праздную,

и поглотила грешника вода,

выпивая ее с помощью рта,

Спастись пытались, но раздувались словно пузыри,

стали погребены пучиною морскою.

Суждено во тьме им прибывать,

ползать по камням морского дна.

Вдали тускло замерцал четвертый град,

что подобен, словно яд.

Высятся дома, окна заколочены гвоздем,

двери на засов, одиночества сей унылый кров.

Одинокие жильцы, стеною огородив ореолом пустоты,

безмолвный призраков парад.

Сокрывшись от суеты, болтовни,

не ради озарения, не ради Бога; нет.

От ненависти к роду людскому,

печально живьем под сводами

схоронили свой надменный дух,

Проливают слезы, несправедливость укоряя,

ропот лишь на устах, винят всех, но только не себя.

Как бы им распознать худое в ближнем, осужденье,

не все изгои таковы, а те, кто пусты,

Без веры, ожесточая сердце, проклинают белый свет

и во тьму уходят безвозвратно.

И как же тихо и отрадно, смрадно, почти наги,

худы, лица от злобы их грустны.

Соблюдая посты, прекословят на показ,

в молитвах нерадят, неопрятно

Скупы, в вещах и в слове,

заповедь любви не чтут, не выполняют,

Судьбу свою навеки проклинают,

все оставляют и за собой идут.

Обречены испражнениями души своей упиваться,

ядом мысли изнуряют.

Не от людей, а от добра бегут.

Воздев руку, старец обрек на муку,

поднялись ветра, вихри завертелись в ряд, кружащий

Дом вверх ненавистников взлетел,

словно пылинки, рушились стены, крыши.

Рассыпались на песчинки, пустыней ставши,

мертвой и безлюдной, ничесоже не родящей.

Крепость пятая лукаво засверкала,

люди суетливы, копошатся словно мыши,

Подобно муравьям, грузы,

мешки несут в три раза больше роста.

Измучены собратья, серебра и золота рабы,

иль любой другой вещицы,

Купцы, набитые алмазами ларцы,

стерегут и днем и ночью, считают до ста,

В долг с жадностью дают, в рост,

высокого полета птицы.

Корень зол всех растят, и лелеют,

пожертвовать отдать не смеют.

Воры любители чужого,

мечтатели богатства,

искусники притворства,

Скупцы и расточители,

всегда бегут, копя монеты,

забывая Бога и о ближнем, блеют

По-ослиному телегу груженую везя,

и в гробе лежать с приданным будут, ради коварства.

Нищему не подав ни разу,

не отдохнуть глазу от блеска драгоценностей

Цветных, сундуки взвалив на спины,

жизнь проживают с набитыми карманами зла.

Мудрец лишь вздохнул,

в миг в прах сребролюбцев обратил,

по ветру развеял средь камней,

Что есть сердца их, разбросаны по миру,

земля их ныне мать и сестра.