Театр теней

– Сыновья Миля были предками обычных людей. Что значит, людей с иными богами, не наделяющими верных им смертных колдовской силой. В них не было магии. Не было совсем.

Она смотрела перед собой невидящим взглядом. Мир без магии, который предстал тогда ее глазам, казался почти кощунством. Издевательством. Такого не могло быть. Такого не должно было быть.

Никогда.

Лелль молчал, кусая ногти. Стряхнув с себя оцепенение, Бадо́ обворожительно улыбнулась.

– Не забивай себе этим голову. От трагичных мыслей появляются некрасивые морщины. – Она указала длинным ногтем на уголки карикатурно опущенных губ. – А тебе не помешало бы добавить своему юному лицу толику красоты. Хотя поешь ты красиво, а иным мужчинам и того достаточно. Несправедливо, как считаешь?

Лелль, и без того ошеломленный недавними откровениями, окончательно растерялся.

– П-простите?

– Ты считаешь справедливым, что нам, девушкам, приходится уделять так много внимания тому, чтобы выглядеть безупречно, когда вам достаточно оставаться такими, какими вас создала природа?

От столь резкой перемены темы Лелль замер с приоткрытым ртом. Глядел на нее, как удав на кролика. Бадо́ с довольной усмешкой откинулась назад. Ей льстил его страх, боязнь вызвать ее гнев неверным ответом.

– Я… Я-я…

– Я, я, – передразнила она.

Грациозно поднявшись, Ткач Кошмаров прошла к голой стене. В настоящем замке на этом месте наверняка бы висел гобелен, но создать из теней нечто подобное – задача не из легких. Однако свет из рассеянных по замку сфер с душами невинных рождал на стенах причудливые узоры. Что, если как-то красиво подать эту нехитрую игру теней? Наверняка для этого потребуются новые души.

Бадо́ неторопливо шла вдоль стен, шурша длинной пышной юбкой из жесткой ткани, зная, что Лелль смотрит ей вслед. Не с вожделением, скорее даже с опаской.

Есть разные формы взглядов. Бадо́ устраивали все, что направлены на нее.

Решив, что на этот раз помучила его достаточно, она вернулась к прежней теме.

– Знаешь, что еще я видела?

Ее взгляд словно подернулся поволокой, позволяя заглянуть внутрь себя в поисках тех волнующих воспоминаний. Или же назвать воспоминанием никогда не существующее нельзя?

– Я видела мир, в котором я была невероятно, непостижимо сильна. – Голос Бадо́ креп, становился жестче, острее – словно обточенная морем скала. – Я развязывала и прекращала войны. Война была моей сутью, моим воплощением. Я была войной. Я была хаосом. Я порождала хаос. Я сеяла разрушение и смерть, и одним своим появлением на поле боя могла уничтожить или спасти целые народы. – Горечь все же прокралась в ее триумфальную речь: – И для обретения могущества мне даже не пришлось умирать.

Ногти вонзились в ладонь. Если бы сила хоть когда-нибудь давалась так просто.

– Но как вы сумели его обрести?

Она коршуном – вороном – развернулась к скальду. Глаза ее пылали.

– Думаешь, я не задавала себе этот вопрос?

Лелль попытался вжать голову в плечи, но, к счастью, вовремя понял, как жалко это выглядит.

– Но вы нашли ответ?

Бадо́ прикрыла глаза. Как же долго она его искала в пучине хаоса из сплетенных воедино вероятностей! А найдя, лишь возненавидела реальность, в которой жила. Яд, по-прежнему сочащийся из старой раны, жег ей губы, кислотой обжигал язык. Тот нарыв, что зрел внутри, должен был однажды вызреть.

– Потому что нас было трое.

– Простите?

Бадо́ молчала, сжимая и разжимая кулаки, словно кошка, то прячущая, то выпускающая когти. Стоило ли продолжать? Что, если сказанное заставит Лелля думать, будто в одиночку она куда слабей? И неважно, что в том была своя доля истины. Впрочем, какая разница, что думает о ней какой-то скальд? Она в любой момент может превратить его в пыль.

– Я была едина в трех лицах. Бадо́ Катха, Немайн и Маха. Все мы – все части меня – друг друга дополняли. Так, Маха никогда не сражалась на поле боя, но всегда помогала одной из сторон. Именно ей посвящали головы убитых врагов, называя их желудями Махи. Немайн умела сеять панику среди врагов, вселяя беспредельный ужас в их сердца. Ее не зря нарекли неистовой и безумной.

– Триединая воительница…

Лелль смотрел на нее, разинув рот. На его лице отражалось неподдельное благоговение. Однако что-то мешало Бадо́ черпать силу в его восхищении. Будто застрявшая в горле рыбья кость, в голове засело и иное воспоминание. Видение…

Заговорить ее заставила лишь ярость, медленно поднимающаяся на поверхность из самых глубин.

– Но в других реальностях одним из моих ликов была… – Она резко замолчала.

Уже не кость даже в горле – ранящий осколок.

– Кто? – Лелль безотчетно подался вперед.

Бадо́ выплюнула имя, будто оскорбление… или тот самый жгущий язык яд:

– Морриган.

Великая воительница и великая, Балор ее забери, королева[7].

Морриган, Немайн и Бадо́… В этом триединстве место для мягкотелой Махи не нашлось. Но они… Она, та Бадо́, была исключительна и непобедима.

– В той реальности Немайн и Морриган были моими дочерьми. Как и я, полуночными ведьмами. Мы слились воедино, утроив нашу колдовскую силу, заперев ее в единый сосуд – мою личину.