Театр Молоха

По сторонам от медного быка выстроились два ряда людей в длинных черных одеяниях, с черными бородами, заплетенными в десятки тугих косичек. Лица этих людей закрывали золотые маски с гневно сведенными бровями, с перекошенными яростью ртами.

В нише позади медного изваяния кто-то ударил в гонг, и густой, мощный звук заполнил все пространство храма.

Звон начал затихать, но тут же два ряда жрецов запели низкими, глубокими голосами.

Это было странное песнопение – в нем звучали и мольба, и гнев, и страх, но в то же время – торжество и мощь. И еще в этой молитве (а это, судя по всему, была молитва, обращенная к медному богу), еще в этой молитве слышалась какая-то фальшивая нота, какая-то ложь и дисгармония.

Песнопение постепенно затихло, и тогда из самой глубины храма, из ниши за медной статуей, вышел высокий человек в пурпурном плаще.

Лицо его, как и у остальных жрецов, скрывала маска, но из-под маски не виднелась заплетенная в косы борода.

В руках этот жрец нес сверток, закутанный в белое полотно.

Даша услышала детский плач и в ужасе поняла, что сейчас произойдет.

Она попыталась проснуться, но сон не отпускал ее, он оплетал ее подробностями, как паук оплетает свою жертву паутиной. Даша почувствовала запах ладана и сандала, услышала потрескивание огня в жертвеннике, почувствовала исходившее от него тепло – и ледяной холод черных колонн, поддерживавших своды храма.

Человек в пурпурном плаще подошел к жертвеннику, поднял над ним сверток – и вдруг повернулся к Даше, взглянул ей прямо в глаза сквозь пустые глазницы своей маски.

– Пощади ребенка, – прошептала Даша едва слышно.

Она думала, что ее шепота никто не услышит, но внезапно в храме наступила глубокая тишина, и эти два слова прозвучали необыкновенно громко.

Во всяком случае, священнослужитель услышал их.

– Пощадить? – спросил он, и, хотя лицо его было закрыто маской, Даша почувствовала, что он усмехнулся. – Разве о пощаде идет речь? Этому ребенку, отпрыску богатой и знатной семьи, выпала счастливая и завидная участь! Он будет принесен в жертву великому Молоху, он предстанет перед грозным ликом бога! Многие родители принесли в храм своих первенцев, чтобы пожертвовать их богу – но только этому повезло! Только он оказался достоин предстать перед Молохом! Только он достоин передать богу наши молитвы!

– Пощади ребенка! – повторила Даша гораздо громче. На этот раз ее голос наполнил храм, как незадолго до этого – гром гонга и песнопение жрецов. – Никакое божество не стоит того, чтобы ради него убивать невинного ребенка!

– Не убивать, а возрождать к вечной жизни! – прогремел ответ жреца. – Впрочем, если ты хочешь, чтобы этот ребенок остался жив, отдай нам то, что тебе не принадлежит!

– Что? – переспросила Даша.

– То, что тебе не принадлежит! – повторил жрец и, поскольку она молчала, вновь поднял ребенка над пылающим жертвенником.

Ребенок зашелся оглушительным криком.

Даша закрыла глаза, чтобы не видеть ужасную сцену, зажала уши, чтобы не слышать этот крик, но он пробивался в ее голову, пронизывал ее мучительной болью…

Даша вскрикнула – и проснулась.

* * *

– Мерзавец! Скотина! Деревенщина! – белокурый юноша вскочил, ударил нерасторопного цирюльника в нос, в нетерпении оглянулся на дверь. – Стража!

В дверях безмолвно возник рослый преторианец и замер, ожидая приказаний.

Цирюльник упал на колени, опустил глаза, взмолился:

– Я не виноват! У меня просто дрогнула рука! Прошу тебя, несравненный, пощади меня!

– А ты меня пощадил?! – юноша топнул ногой. – Посмотри, как ты порезал мое лицо! Варвар! Убийца! Надо еще выяснить, не сделал ли ты это по наущению моих врагов! – Он повернулся к преторианцу и приказал: – В колодки изменника! На галеры его! Пусть помнит о том, как он порезал императора!

Вдруг занавеска, закрывавшая вход в соседнюю комнату, колыхнулась, и взбешенный юноша увидел плотного приземистого человека с широким решительным лицом. Он смотрел на юного императора с молчаливым укором.