Театр

Того, что видел я, не передать: в Понкьелли в этот вечер собралась культурнейшая часть вавилонского сообщества. Внутри подковы двигались серьезнейшие господа, и безупречные манишки, прилегающие фраки, белоснежные манжеты, отрешенно-важный вид занявших самые дорогие ложи словно говорили: «Мы-то знакомы с закулисной стороною жизни! Мы — те, кто пропускает тайные челноки мира сквозь основу, состоящую из всех этих тупых плебеев. Мы, с присущими нам знаниями и умом, деньгами и могуществом, мы позволяем гению, чтоб он нас развлекал, как шут. Поскольку это — настоящий гений». И впрямь, гурманы, почитатели и критики поздравляли друг друга. Сверху послышался призыв отведать оранжада. Ягоды из жемчуга на маслянистых, второй молодости бюстах, капли бриллиантов… Небывалая картина!

Аромат пирожных, как и прочего мучного, рождал в моем воображении картины сказочного гинецея, куда вхожи, к сожалению, лишь специфические толстоватые субъекты.

Вдалеке загрохотало — это приближался к вратам Тартара Сарданапал.

Затопотала по подмосткам куча дьяволов с картонными хвостами и покрытыми фольгою деревянными трезубцами; их бедра, точно у античных фавнов, были обернуты козлиной шкурой, ноги обтянули красные чулки. На висках торчали парочки тряпичных конусов, изображавших свойственные этим страшным духам роговые выступы.

Я их себе представлял довольно бойкими созданьями, из глаз которых брызжет извращенное лукавство, наряду с движеньями хвоста толкающее дев на самое рискованное ослушание, но в этот вечер они выглядели до предела несуразно, будто бы стремились уличить в обмане флорентийского туриста, который их запечатлел в не слишком чинных позах и утверждает, что они горазды на чудовищные непотребства.

«Подвинься, дай и мне местечко», — говорил, казалось, каждый своему собрату, когда они явились — скованные, мешкая, толкаясь, как пришедшие фотографироваться школяры.

Наверное, через какую-нибудь дверцу, за которой был служебный ход, ведущий в Тартар, тянуло холодом, и плутоническому населению было не по себе — поскольку все они косились в одну сторону, как будто бы прося: «Прикрой же поплотней!»

При этом, следует отметить, раздавался глуховатый скрежет — будто кто-то что-то тер на терке, — какового ныне добивался от своих сообщников субъект во фраке; этот экс-неистовец, казалось, наглотался валерьянки. В просторных панталонах, с малодушною улыбкой на лице и мимикой мошенника, который ощущает устремленный на него суровый, полный подозрения взгляд, он умолял всю братию вести себя благоразумнее. Особое внимание уделял теперь он медным духовым и контрабасам: вздергивая левое плечо, то опуская, то выбрасывая вперед руку, он как будто звал: «Пошли!», а правою пытался удержать от устрашающих рывков фаготы, укротить всё норовившие встать на дыбы кларнеты, скрипки и гобой. Колени его в это время выполняли гимнастические упражнения.

Позже я узнал, что все старания сии прикладывались, дабы вызвать у нас ощущение течения Ахерона.

Вносили свою лепту также газовые лампы, исправно контролируемые электриками: складывалось впечатление, будто они полоскали горло или норовили что-то выплюнуть, но тщетно. Терка же произвела на всех благоприятнейшее впечатление. «Чудо, чудо…» — приговаривали Бьяссонни.

Союз искусств… сплетение девяти муз…

Почему испытывать всего одно-единственное удовольствие?

Вот здесь — глаз видит, ухо слышит, мускулы трепещут в порыве подражания Терпсихоре. Но почему же обоняние, осязание, вкус и прочие должны присутствовать на этом пиру фаворитов обделенными?

На следующей стадии развития славной мелодрамы этот недочет будет восполнен. Для осязания — теплая ножная ванна с регулирующим краном, по желанию — массажный аппарат, весьма полезный для здоровья. Обонянию доставит радость целая фантасмагория запахов. Начиная с духа маринованных огурчиков. Польются ароматы снизу; поступление их из кухни обеспечит батарея мощных вентиляционных труб; благодаря манипулированию клапанами в зал вводиться они будут сообразно партитуре, выходить же станут через верх, как это им удобно в соответствии с небезызвестным физическим законом тяги.

Главное — единение Мельпомены и Евтерпы, главное — их союз, пусть дерзкий! Не останутся без дела Клио, Талия, Эрато и все прочие, входящие в эту чудесную команду.

Что до того, кем был ободран Марсий[1], все литературные полиции Европы вынудили его стать неуловимым.

Однако ножик божества пришелся б очень кстати.

К странным дьяволам довольно скоро примешались полные коварства алые создания с такими крыльями, какими обладали, надо полагать, ассировавилонские стрекозы; задирая выше некуда нервические ноги в блекло-розовых трико, они придали вихрю пируэтов истинно геометрическую четкость.

Тут некоторые из почтенных зрителей — из тех, кого французы именуют рамоли, — должно быть, побледнели. Ритм танца представлял собою на туральный усеченный восьмисложник: ралла лилла трилла ри — тарантелла пилигрим.

Грохот сделался вдвое неистовей, из-под земли сквозь люки повалил сернистый дым.