Таволга

— А я отстану от нее, возьму и не буду больше.

— Каждый день так говоришь.

— А вот теперь возьму и брошу проклятую.

В комнате, куда вошли, она поставила Андрею стул и шмыгнула за ширму, откуда блестел угол никелированной кровати. Андрей огляделся, но ничего примечательного не заметил. Только на комоде, изъеденном жучком, стоял самовар со многими выбитыми медалями.

Кирюшка подал, видимо, много поработавший ФЭД послевоенного выпуска, альбом с фотографиями и приклеенную там газету. Кирюшка снял котенка, который взбирается на дерево из озорства. Но если повернуть кадр, то впечатление менялось: котенок как бы старался затаиться, остаться незамеченным. Андрей вертел газету, удивляясь свойству снимка.

Мать вышла из-за ширмы, странно улыбаясь:

— Сейчас чай пить будем, чай пить…

— Бросишь ты, как же, — с обидой сказал Кирюшка.

Андрей встал, похвалил газетный снимок.

— Кормилец, — просияла мать, — вся радость у меня тут.

— За аппаратом в цех завтра приходи. — Андрей простился и вышел.

Проходя мимо окна, Андрей услышал Кирюшкин крик:

— Приготовила ты! А Кузьмины собаку повесили, за то что кур таскает.

Пришел утром Кирюшка к Андрею на участок.

— Ну как, сделал?

— Немного осталось. Постой тут, как фреза дойдет вот до этой черты, выключишь, а я к лекальщикам схожу.

Остался Кирюшка один возле станка, глядит: фреза пластину грызет, стружка летит, маховичок медленно поворачивается: стол, значит, двигается, а из-под фрезы светлая поверхность выходит, и зайчик на ней, как в зеркале. Все дальше и дальше идет фреза, все меньше до края остается, а Карпова нет. Забеспокоился Кирюшка: а ну, сплошает? Вот и совсем край подошел, заметался Кирюшка. Выключай, говорит, а как? Туда-сюда глазами. Две кнопки увидел: черную и красную. Сунул палец в черную — нет толку, ткнул в красную — станок остановился. Вздохнул облегченно Кирюшка, провел ладонью по лбу — ладонь мокрая. А тут и Андрей подошел. Нет, не готов еще немного фотоаппарат — в лекальном заминка, работы много. Перевернул Карпов пластину другой стороной, включил станок и снова ушел. Опять вращается фреза, и опять Кирюшка забыл обо всем на свете.

Вернулся Андрей:

— Ну хватит, пойдем обедать.

Люди станки выключают, в умывальник пошли. То, бывало, не дождешься обеда, а тут время мигом прошло.

Андрей Карпов уладил дело с начальством и взял Кирюшку к себе в ученики. Предупредил:

— Я от тебя ничего не скрою, все покажу, только и ты уши не вешай…

Какое-то время спустя по цеху говорок пошел: «Андрей Карпов номер отколол — на один наряд с пацаном работает». Добро бы в бригаде, а то как обузу взял. Не может быть. Андрей, знали, мужик прижимистый, нормировщик его, как черт ладана, боится. Инструментальное дело известное, тут и у бывалого иной раз ум за разум зайдет, а то Кирюшка! Нет, что-то не так.

В день получки — любопытные к кассе. Все оказалось так.

Туго приходилось Кирюшке на первых порах. Поручит что Андрей — упаси бог сразу кинуться выполнять. Подумай! Голова-то на что? Дал как-то медную пластину: согни. Согнул. Дал стальную — не согнул.

— А почему? — правит ус Андрей.

— Первая была мягкая.

— А почему мягкая?

— Потому что медная.

— Да медная-то почему должна гнуться?

— Потому что мягкая, — недоумевал Кирюшка.

— А почему все же мягкая, — настаивал Андрей.

— Потому что медная, — и пожимал плечами.

Андрей расхохотался, а Кирюшке стало неловко. Попробовал ответ в книгах искать, а там так написано, что совсем запутался.

Андрей ему:

— Учись.

Лето в пору вошло. Андрей вспомнил:

— Ты грибы искать мастер, пойдем, покажешь мне что к чему.

А тот и рад: грибы брать — великое удовольствие. Люди на машинах, а Кирюшка с Андреем пешком. Медленно, зато все увидишь. Иди и поглядывай на все на четыре. Тишина в лесу и покой.

Андрей вырезал обабок:

— С понедельника, Кирилл, один работать будешь, самостоятельно.

— Правда? Ура!

— Главный фокус — не бросать начатого дела. Я тебе показал, а до тонкостей дойдешь сам.

Кирюшка пожонглировал шишками, поймал их, сделал несколько пасов, развернул пустые ладони:

— Интересно?

— Еще бы, — улыбнулся Андрей, очистил грибную ножку и опустил в плетенку.

КОГДА ЦВЕЛ ШИПОВНИК

Тихая белая ночь мягко охватывала море, песчаный берег, ветхий домик вдали с темным квадратом оконца, камни и двух человек у валуна, сидящих плечом к плечу. Он говорил. Она, склонив голову к нему, осторожно, словно бабочку, держала в ладонях цветок шиповника — единственного цветущего растения здесь, среди холодных камней.

Он, заочник географического факультета, рассказывал об этнических особенностях края, о верованиях и сказаниях:

— Раньше здесь считали, что ветер вызывает женщина, когда танцует. Чем дольше и стремительнее танец, тем крепче ветер. А в дыру, в которую он дует, улетают осенью птицы. А птицы, как известно, это души бывших людей. Когда-нибудь наши души превратятся в птиц, и их унесет ветер.

Его слова казались полными великого значения. Она поднесла к его лицу цветок:

— Какой ты у меня умный.

Он вдохнул аромат, закрыл глаза и прочел: «Ищу я в этом мире сочетанья прекрасного и тайного, как сон…»