Таволга

Петр Степаныч посмотрел на Кирюшку, хмыкнул, снова посмотрел:

— Сколько заработаешь.

Определили Кирюшку к дяде Васе. Этот дядя Вася за месяц, может, два слова сказал, да и тех нельзя было разобрать. С ним Кирюшка чуть не онемел. Кивнет: смотри, дескать, учись, перенимай опыт. Смотрел-смотрел, да и затосковал. Тогда перевели его к дяде Грише. Тот минуты не мог промолчать. «Если в рассуждение взять, — обыкновенно говорил он, — ты еще очень зеленая горошина в стручке коллектива…» Потом переходил к искусству ковать лошадей, к великому множеству инструментов и их назначению, рассуждал, почему отмирают старые ремесла, а в конце оказывалось, надо было подать торцовый ключ или скобу. Но именно этого-то и не мог схватить Кирюшка, понуждая дядю Гришу к новым поучениям. Был одно время над ним старшим Семен Захарыч, он не признавал в Кирюшке на что-нибудь годного человека и постоянно был отчего-то сердит: «Вам, паралик вас расшиби, только по дискотекам обутки рвать, трясуны». А к Андрею Карпову ни за что бы Кирюшка и сам не пошел, посмотрит в глаза — оторопь берет.

И вздумалось Кирюшке уйти из цеха. Написал заявление: не желаю — и баста. Мастер не возражал.

Дорога домой вела через гору. Остановился Кирюшка наверху, сел на камень, осмотрелся. Березы вокруг, сухая трава на проталинах, камни, а под горой завод. Под крышами цехов там шумно: станки гудят, резцы шипят, пилы вжикают, молота ухают. Горелым маслом и железом пахнет. Над головой птицы летают. И Кирюшке вольно. Хорошо.

Вдруг видит он: на тропе внизу шляпа маячит — Андрей Карпов поднимается. Хотел Кирюшка уйти подальше от глаз, да раздумал. Ему теперь все нипочем. Закурил и стал пускать дым носом, в две струи.

— Зачем на холодном камне сидишь? Кому нужен хилый работник? — Андрей Карпов кинул рукавицы на камень, сел, достал пачку «Космоса».

Вдруг сигарета выскочила из пачки, оказалась во рту, а коробка чиркнулась о спичку и куда-то пропала. Кирюшка удивился:

— Ты артист, что ли?

— Нет, зачем, я инструментальщик. А в цирк звали — это правда, не пошел.

— Да ведь в цирке-то лучше, чем в цехе, — еще больше удивился Кирюшка.

— Скучно.

— В цирке скучно?

— Очень скучно. Показал фокус — тебе похлопали. Приятно, конечно, изредка. А каждый день, из года в год скучно.

— Вот бы мне в цирк, — позавидовал Кирюшка. — Мне бы скучно не было. Это когда не хлопают — скучно, а когда хлопают — весело! Я к духачам ударником просился, не берут: научись сперва. А что учиться? Лупи в барабан — и все тут.

— Если бы так просто, — Андрей достал из воздуха круглый рубль, снял с Кирюшки кепку, кинул туда и нахлобучил на лохматую голову.

Кирюшка снял кепку, но рубля там не обнаружил:

— Интересно!

— У человека все должно выходить интересно. Слышал, ты в бега кинулся? Куда теперь?

— На стройку, там, говорят, хорошо.

— Что ж, стройка неплохо. Когда помоложе был, метро строил, в Астрахани арбузы грузил, одну навигацию ходил матросом в море, с геологами в Саянах бывал, даже змей в песках ловил. И везде хорошо, но всегда чего-то чуть-чуть, самой малости, не хватало. А теперь у меня все есть.

— И машина, и магнитофон японский, и все-все?

— То другое совсем. Вот слушай: мой отец токарь, дед кузнецом был, прадед — литейщиком, и кто подрастал, все у завода кормились. И стало мне тоскливо. Думаю: перееду на другое место — лучше будет. Приезжаю, а тоска уж там. И так она на меня навалилась — свет не мил. Словом, вернулся, и все теперь на месте.

— У тебя работа хорошая.

— А как ты можешь знать, какая она? Ее понять надо, как всякий фокус. Кузнечиком прыгать — проку не будет. Ветер странствий для того, кто знает, чего хочет, это как масло к хлебу. А одного масла много ли съешь?

— Немного, — согласился Кирюшка.

— Отец-то где работает? — спросил Андрей.

— Он не работает. Он умер.

— Ну-ну, — смутился Карпов, — бывает, что ж…

— Он запился, — продолжал Кирюшка, — на часы поспорил, что выпьет три бутылки. Положили на бочку часы и водку поставили. Две выпил, а третью только половина — уши стали синеть. Упал и умер. Грузчиком работал. Часы на бочке остались…

— А мать есть?

— Конечно. Она у меня хорошая, ласковая и любит меня, но тоже… — и Кирюшка замялся.

— А что ты любишь делать? — спросил Андрей.

— Грибы собирать. В лесу тихо, никого нет. А еще фотографировать люблю, только аппарат сломался: пленку не тянет. В КБО отдавал. Домой принес, опять не перематывает.

— Давай посмотрим, что с ним.

— Исправить можешь?

— Зови в гости, попробую.

— Идем! Я тебе снимки покажу, один даже в газете напечатали, правда.

Кирюшка жил на склоне горы в деревянном, почерневшем от времени, двухэтажном доме. Таких домов было несколько, и назывались они соцпоселком.

У подъезда сидела женщина с припудренным синяком под глазом.

— Кирюша, сынок пришел, — поднялась навстречу.

— Иди домой, — сердито сказал Кирюшка.

— Домой-домой, — согласилась. — Я тебе курицу сварила, жду. А это кто с тобой?

Андрей представился.

— Милости просим, — засуетилась она и приятельски подмигнула: — Все ругает меня.

— Тебя не ругать, бить надо. Заберут в элтэпэ, знать будешь.