Татуированная кожа

Учительница отстегнула клапан стоящей на столе сумки.

– Хотела пожарить вам картошки, но пришлось собирать Николая Павловича в Москву. Так что успела сделать только бутерброды.

– Да не нужно. Я вполне наедаюсь...

– И это неправда.

Быстрым движением она достала ровненький квадратный сверток, ловко развернула и выложила на предусмотрительно расстеленную салфетку бутерброды с колбасой и ветчиной.

– Угощайтесь.

Вольф смотрел не на еду, а на ее руки. Маленькие ладони, крепкие пальцы, ровно подстриженные ногти, свежий маникюр... Захотелось прижаться к ним губами и никогда больше не отрываться от бархатистой кожи. Он с трудом сдержал свой порыв. Если обидится и расскажет мужу – тот сгноит его на «губе», а то и чего похуже учинит. Полковник крут на расправу, в части до сих пор рассказывают, как он отдал под трибунал не в меру дерзкого капитана.

Но с другой стороны, зачем ей возиться с каким-то солдатом – задерживаться допоздна, болтать обо всем на свете, кормить его, наконец? Что это, как не явное проявление расположенности и симпатии? Правда, может быть, лишь учительской расположенности и симпатии...

– Что с вами, Володя? Вы иногда улетаете куда-то... Ешьте!

Софья Васильевна подвинула бутерброды к нему поближе, столкнув на пол авторучку. Вольф ринулся под стол и замер: прямо перед ним покачивалась изящная босая ступня. Неожиданно для себя он прижался к ней лицом, с умилением ощутив не стерильный ангельский, а вполне человеческий запах пыли и обувной кожи. Как ни странно, это не только не оттолкнуло, но возбудило его и придало смелости – как в бреду он принялся неистово целовать округлые щиколотки, маленькие, с розовыми овальчиками ногтей пальчики, гладкую нежную подошву... Ступня напряглась и попыталась вырваться, но он удержал ее и продолжал ласкать ту часть женского тела, которую никогда не считал подходящей для этого. Ступня задергалась еще сильнее, сверху, из другого мира послышался стон, потом всхлип и непонятный вскрик...

Испугавшись, он прекратил свое занятие и вынырнул из-под стола. Софья Васильевна откинулась на спинку стула и тяжело дышала, закрыв раскрасневшееся лицо напряженными ладонями. Неужели плачет?!

– Извините... Ради бога, извините... Я сам не знаю, как все вышло...

Она не изменила позы, только дыхание постепенно успокаивалось.

Вольф попытался оторвать от лица учительницы крепко сжатые ладони, но она прижимала их очень сильно, и он побоялся причинить ей боль.

– Что с вами? Вам плохо?! – Вольф был близок к панике

– Нет, нет...

Софья Васильевна глубоко вздохнула и отняла наконец руки, но глаза по-прежнему оставались закрытыми. Вокруг них проступили или просто сделались заметными мелкие морщинки.

– Мне хорошо... Очень хорошо. Я даже не знала, что такое может быть...

Она открыла глаза и улыбнулась.

– Что это было?! – тревога Вольфа все еще не прошла.

– Ты не понял? – улыбка сделалась шире, а взгляд стал предельно откровенным. Но Вольф действительно ничего не понимал.

В коридоре несколько раз сердито взвизгнул дребезжащий звонок, такой же противный, как голос вахтерши Клавы

Софья Васильевна вздрогнула.

– Ой, как же мы выйдем – она все поймет!

Сердце у Вольфа радостно забилось: это было признанием общности их тайны, значит, симпатии Софьи Васильевны носят отнюдь не учительский характер!

– Я вылезу в окно. А вы скажете, что проверяли тетради.

– Умница, хорошо придумал, молодец! – привстав на цыпочки, Софья Васильевна прикоснулась целомудренно сжатыми губами к его щеке с пробившейся к вечеру жесткой щетиной.

«Надо бриться два раза в день», – сконфуженно подумал он, поглаживая скрипящую щеку и как музыку слушая удаляющееся по коридору щелканье легких панталет. Потом, окрыленный, слетел со второго этажа; едва придерживаясь за водосточную трубу, и полетел к казарме, слегка отталкиваясь подошвами от теплой земли.

«Что же с ней было?» – пульсировала в мозгу неотвязная мысль. Он понимал, что случилось что-то важное для развития их отношений, но разобраться в происшедшем не мог – не хватало опыта. Спросить у Серегина? Но он сразу догадается, о ком речь... Нет, спрашивать нельзя...

До отбоя оставалось сорок минут. Вокруг казармы расслабленными группами стояли ребята – разговаривали вполголоса, курили, жевали насвай, сплевывая на чахлый газон обильно выделяющуюся слюну. Пахло дешевым табаком, потными молодыми телами и свежим гуталином. Обычных шуток и взрывов смеха не слышно – чувствовалось, что парни чем-то озабочены. Осмотревшись и не найдя Серегина, Вольф зашел в помещение, достал из тумбочки зубную щетку, пасту и мыло.

Здесь было душно, зато светло. Стоя прямо под лампочкой и зажав в зубах длинную белую нитку, Лисенков пришивал свежий подворотничок. Вишняков, изогнувшись с краешка кровати, писал на подоконнике письмо. В дальнем конце казармы Шмелев дрессировал дневального:

– Наклонись к полу, посмотри наискось от света! Видишь разводы на линолеуме?

– Дык если так смотреть, их всегда видать... – без убежденности бубнил белобрысый Сидорук, понимая, что оправдаться ему не удастся. И действительно, сержант с маху ударил его шваброй по спине.