Татуированная кожа

Володя чувствовал каждой своей клеткой готовность этих схлестнувшихся людей биться до конца, до явной, ясной и всем понятной победы, когда один боец лежит без сил и чувств, а второй потрясает вскинутыми кулаками над распростертым телом.

Бум! Бац! Бум! – Пастухов хорошо провел серию, и два удара достигли цели. Зуб отлетел к канатам, мазнул перчаткой по лицу, увидел кровь и по-звериному зарычал. Каучуковая капа делала речь нечленораздельной, будто во рту была каша или выбитые зубы, но смысл угадывался без труда:

– Пашкой пьеш, салупа лысая! Ну, я тепя утелаю!...

В секунду, зажав руки между коленями, он выдернул забинтованные кулаки из перчаток.

Пастухов едва успел сделать то же самое, и они сшиблись вновь, но теперь лишенные мягких прокладок из конского волоса удары утратили мягкость и сопровождались уже страшным, отчетливым костным звуком. У обоих сразу хлынула кровь, которая разлеталась брызгами по всему залу.

– Эй, пацаны, кончайте! – крикнул Фильков. У него были широко расставленные наглые глаза, плоский, с вывороченными ноздрями нос и выступающие вперед челюсти. Словно портрет питекантропа из учебника истории.

– Слышь, Колян, завязывай! Вы что, убить друг друга хотите?!

– Зуб точно хочет, – мрачно кивнул Еремин. – Смотри, какая у него рожа...

Боксеры бросили тренироваться и окружили ринг. Никто не решался вмешиваться – все были словно парализованы необычностью зрелища, запредельная ненависть окружила противников, втянув их в тот мир, куда никто не решался вступить.

Лица искажены болью и злобой, глаза залиты кровью, руки били на ощупь – левой мгновенно измерялось расстояние, а правая ракетой вылетала вперед, кулаки со зловещим хрустом сталкивались в воздухе. Сплетенные тела повисли на канатах и вывалились за ринг, пошатываясь, приняли на миг вертикальное положение, но сил стоять не было, и они, сцепившись, вновь рухнули на пол, не прекращая остервенелого боя. Утробные стоны и животное рычание наполнило зал, стягивающие кисти бинты пропитались кровью, локти вздымались и опускались, как рычаги паровозного кривошипа.

Перекатываясь друг через друга, противники оказались у ног Володи, и Зуб мгновенно нащупал рукой швабру, дернул ее так сильно, что Володина голова мотнулась назад. Но он вцепился в палку изо всех сил, намертво. Зуб что-то страшно замычал внизу, сильно рванул – и Володя влетел в это месиво двух окровавленных тел. Он почувствовал, как его горло передавили железные пальцы Зуба, но швабру не отпускал. Сквозь собственный хрип он услышал крик Семена Григорьевича и увидел, как тот, резко оттянув голову Зуба за волосы, коротко и точно ударил по челюсти. Зуб обмяк и завалился на бок, подвернув руку. Зрачки его медленно закатывались под полуприкрытые веки.

Володя уже этого не видел – на карачках он стремительно отполз подальше. Подхватился на ноги, сжал руками горло. Он хватал воздух, не выдыхая, потом закашлялся. Тренер, поднимая Пастухова, быстро осмотрелся. Шестеро пораженных происшедшим боксеров застыли соляными фигурами вокруг.

– Гладиаторы, мать их еб!

Лицо тренера побагровело и было искажено гневом. Таким интеллигентного Семена Григорьевича никто никогда не видел.

– А вы что? Растащить не могли? Или меня позвать? Трупа ждали?!

– Извини, Григорьич, – простодушно развел руками лопоухий Златков. – Как затмение нашло! Будто загипнотизировал кто...

– Загипнотизировали его! – прошипел Фильков. – Переорал – так и скажи! Все переорали...

Пастухов сидел на скамейке, опустив голову к коленям. Тело его сотрясала крупная дрожь. Окровавленный череп блестел, как облитое кагором пасхальное яйцо. Зуб раскинулся на полу в глубоком нокауте, из приоткрытого рта вытарчивала капа, словно распухший бордовый язык. А ведь Рывкин бил почти без замаха...

– Чего стоишь! – рявкнул тренер на Володю. – Неси нашатырь!

Через несколько секунд Зуб зашевелился и открыл глаза.

– Кто на меня тянет?! Кишки выпущу! – он страшно оскалился и рывком сел, но тут же завалился на бок.

– Отойдет, – успокаиваясь, сказал Семен Григорьевич. – Все по домам, и не болтать! Фильков и Вольф отведут Пастухова!

В гулкой, пахнущей плесенью душевой они поставили заторможено молчавшего Пастухова под острые холодные струи. Фильков похлопал Володю по плечу.

– Молоток, спас Лысого! Если бы Зуб швабру выхватил, Пастуху кранты! Он ведь его убить хотел, а голыми руками не убьешь...

– Можно и голыми, – не согласился Еремин, намыливая мускулистые ноги. – Нас в десантуре учили...

– Не-а, – Фильков упрямо помотал головой.

– Когда специально учат, все равно, что оружие дают. Какая разница – прием или нож! А так, если силы равны, один другому ничего не сделает. Вот коли схватит кирпич, веревку или заточку – тогда другое дело...

Фильков говорил уверенно, и Вольф почувствовал, что он хорошо знает тот мир, в котором человеческая жизнь зависит от кирпича, петли или какой-то непонятной заточки.

Пастухов, постояв под душем, пришел в себя и, выйдя на улицу, от провожатых отказался. Когда отсвечивающая в мертвенном свете ртутных ламп лысина затерялась среди прохожих, Фильков протянул руку.