Тарантул

Надеюсь, это будет наша с ним первая и последняя доверительная встреча, надо ею воспользоваться для заполнения информационного вакуума. Я задал несколько вопросов, касающихся соратников господина Лаптева. Кто есть продолжатель его бессмертного дела? И получил следующий обстоятельный ответ: их двое — некто Грымзов и Литвяк; они частенько захаживали на дачку; первый был большой любитель баньки, а вторая — заглотить коньячка Napoleon у камина.

— Литвяк — баба? — удивился.

— Женщина-с, поправили меня.

— И Лаптев им доверял?

— Это неведомо, хозяин.

— А какое у него любимое местечко было?

— Как-с?

— Где проводил время?

— В кабинете, на втором этаже. Оттуда прекрасный вид на ландшафт.

— На что?

— На ландшафт-с.

… Вид из окон кабинета и вправду открывался великолепный; раньше здесь была пыльная и замусоренная мансарда, где я любил проводить деньки, отлынивая от школы: лежал на продавленной кровати и читал книжки, они были старые, с пожелтевшими страницами, хранившими осенний прелый запах прошлого революционного времени. На некоторых книгах расплывалось овальное тавро: «Библиотека Реввоенкома». Наверно, мой дед по случаю взял эти книжки, да из-за смертельной рубки с ползучей контрой позабыл их сдать. Когда уставал читать про войну и шпионов, глазел через прорехи в синь неба; и казалось, смотрю в глаза небосвода. Помню, это прекрасное ощущение безмерности природы и своей значимости в ней.

Думал, что так будет всегда, нет — кровать и книги выбросили на свалку, крышу залатали, мансарду замастерили дорогим красным деревом, остался лишь ландшафт-с: близкие сосны, дальний темный лес, и поле, оборачивающиеся у горизонта в опухшее от холодных облаков небо.

Кабинет был осовременен абстрактным дизайном и компьютерной системой отчим шагал в ногу со временем.

Я сел в кресло и увидел на мертвом экране дисплея Чеченца, тот внимательно смотрел на меня, словно пытаясь рассмотреть мою настоящую сущность.

Я отвел взгляд и вздрогнул: на стене висела резная рамочка, где находился снимок: трехлетняя карапузная Ю на берегу моря. Она смотрела мимо аппарата, отвлеченная, по-моему, моим недорезанным смехом и в её глазах плескалась оптимистическая энергия.

Не понимаю, Лаптев никогда не позволял себе роскошь упоминать об Ю, а тут прекрасное мгновение, запечатленное навеки? Может, я заблуждался и он не был таким уж злодеем и негодяем? Что же получается, я делил людей на две краски, а они состоят из всех цветов радуги. Но не мог же я так обманываться?

Осмотрелся — в кабинете присутствовали признаки чужого вторжения: ящики стола заметно выдвинуты, потрошенные книги, кинутые в угол, сдвинутая тахта. Позвав Гуськова, поинтересовался, нет ли специалиста по компьютерам.

— Был такой, — хихикнул Алоиз, — хакер.

— Кто?

— Взломщик компьютерных систем-с, — ответил. — Он хозяина… так сказать, консультировал.

— И где его найти, хакера?

— Увы, — развел руками и поднял глаза к небесам. — Он от нас далеко… Месяц назад как угадал в автоаварию, страшное дело, я вам доложу… Ездил на опознание-с…

— Ясненько, — оставалось только сказать: доконсультировался, сердечный. — И где погиб?

— Так, на трассе, уж больно любил с ветерком-с… Возвращался от нас… от хозяина…

— Вопросов больше нет, — хмыкнул я.

Какие могут быть вопросы? Доверчивый хакер выполнил поставленную задачу и был уничтожен как свидетель. Свидетель чему?

Я утонул в удобном кресле и попытался представить себя на месте человека, которого собственноручно отправил на тот свет.

И не смог: отчим жил и действовал в мире настолько отдаленном от моей реальности, что войти в среду его обитания, как в скованное льдом озеро, не представлялось возможным.

Необходим скрупулезный сбор информации. И начинать надо с его доверенных лиц Грымзова и Литвяк. Надеюсь, они благополучно доживут до нашего доверительного разговора.

Потом я попросил Алоиза Гуськова найти нового хакера. Срочно.

— Есть, хозяин, — вскинул на меня бесцветные глаза и я заметил в них удивление.

А чему удивляться? Сам же говорил, лакейская твоя душа, что жизнь продолжается.

Через час хакер прибыл. Был молод, весел и назвался Славой. Без лишних слов включил компьютерную машину, затем снял корпус, поколдовал в потрохах агрегата и заявил, что «писюк» (компьютер, значит) вполне дееспособен, но все предполагаемые программы стерты. Он ещё что-то говорил, используя терминологию, похожую на китайскую грамоту, а я понял одно, что вся надежда на людей. Техника — кусок металла, не чувствующий ровным счетом ничего, а вот человек…

Человек — это и звучит гордо, и удобный плотский мешок, напоминающий новогоднюю дед-морозовскую торбу, где бултыхается окровавленная душа.