Тарантул

- Ты что, Иванов, по школьницам? Они же дуры! У них отсос не тот!.. недорезанно орет шлюшка. - А мы тебя, солдатику, по высшему разряду! И бесплатно, как защитнику отчизны. Ха-ха!

Чудом вырвавшись из кольца крашенных, истеричных гарпий, я заталкиваю Полину в джип.

Потом смеюсь, от смеха у меня, кажется, разрываются швы. Почему смеюсь? Когда промелькнули ресторанные праздничные огни в сгущающих сумерках, моя спутница с недоумением спросила:

- А что они от тебя хотели? Такие странные?

Милая и наивная девочка, которую надо вырвать из растительной инфантильной жизни. Зачем? Чтобы бросить лицом вниз на брусчатку? Она ударится о камень и обильная кровь хлынет из разбитого носа... Кровь-боль-любовь?..

Сигнал телефона сбрасывает скорость. Я слышу голос Серова, у него странный голос - спокойный и растерянный:

- Лешка, ты понимаешь?.. Тут я... с этим... Исаковым, ну сцепились малость. Мировоззрения у нас разные на поэзию... Вообщем, я из милиции... из этих правоохранительных органов...

- Иди ты к черту, - не верю я. - Шутки у тебя, Саша.

Мой друг обижается и начинает орать, что ему сейчас не до шуток, какие шутки, когда ему сияет солнышком ночная отсидка в обезьяннике; он сообщает номер отделения и его адрес.

- И Валерию, Валерию прихвати! - требует. - Я ей уже звонил, она ждет.

- Серов, - говорю. - Как вы все меня уже допекли до самых до кишок.

- Ничего-ничего, привыкай, брат, - успокаивает. - Это только начало... нашего... конца, ха-ха!..

Была ночь, и парус месяца нырял в влажных облаках, как в волнах. Поэт увел отряд девочек на карьер-озеро коллективно бултыхаться нагишом и читать стихи. А я остался с ней, Вирджинией. У неё было прекрасное имя, хотя называли мы её просто Верка или Варвара Павловна. У неё было хорошее качество - сдерживать свои обещания. Она дала мне слова быть - и она была. Сидела на тахте, поджав ноги под себя, и курила. Курила, и запах её папиросы был странен. Я повалил её навзничь, она прижгла мою ладонь, я выдержал боль и спросил, как она может курить такую дрянь?

Она мелко засмеялась, ткнула в мои губы папиросину. Я втянул сладковатый запах-дым...

Это марихуана, мой мальчик, сказала она, давай улетим туда, и указала на небесный парусник. Нет, ответил я и ударил по темному разлагающемуся лицу, потому что она обрекала себя и других на лживую смерть.

Я ожидал увидеть своего друга несчастным, раскаявшимся, осмысляющим свое незавидное положение человека, действия которого подпадают под ст. 206, мелкое хулиганство.

И что я увидел? Саныч уверенно стоял по центру большой казенной комнаты и старательно читал стихи. За высокой стойкой прятался дежурный офицер и внимательно слушал поэтические откровения. И ещё трое служак с интересом рассматривали нашего товарища, как невиданную зверюшку.

Наконец декламирование закончилось. Пиит поклонился. Валерия кинулась ему на шею и начала душить. Аплодисменты не звучали, однако бюрократические лица сотрудников внутренних органов смягчились и приняли выражение близкое к человеческому.

- И такие стихи... Этот Иссссаков! - заключил стихотворец.

- Друзья? - спросил дежурный офицер, был пожилым и добрым. - Друзья это хорошо, и поэт - тоже хорошо...

- А что тогда плохо? - удивился Сашка.

- Унижать человеческое достоинство путем избиения гражданина Исах-х-хова...

- Исакова..

- Вот именно... рукописью по голове. Нехорошо. Вот ознакомьтесь.

Из протокола следовало: гражданин Серов, ворвавшись в квартиру гражданина Исакова, избил того тяжелым предметом, выражался нецензурно, пытался ломать мебель и т. д. и т. п.

- Эх вы, работники умственного труда, - вздохнул дежурный офицер.

- Федор Федорович! - завопил поэт. - Я больше не буду. Я вам книжку подарю. Потом.

- Прощение проси.

- У кого?

- Догадайся.

- У Исакова? Никогда в жизни! - ударил себя в грудь. - Чтобы я... вы что?.. Нет!..

- Не ерепенься, заявление имеется - имеется.

- Он же убийца.

- Чего?

- ... таланты убивает! И глубоко закапывает.

- Вот именно... На два года тебя закопает. Лучше на мировую.

- Федор Федорович! Не приемлю. Лучше суд, чем такой позор.

- Гражданин!..

- Федор Федорович!..

Не знаю, чем бы дело закончилось, но, ломая каблуки, Валерия снова кинулась на шею любимого. И заголосила, как баба на покойнике.

В конце концов нам удалось покинуть отделение. Я дал честное слово, что мой друг при свидетелях попросит прощение у гражданина Исакова, который грозится страшными карами. И его можно понять: погибнуть критику от поэта обидное и оскорбительное дело. Первым должен сгинуть поэт, так уж у нас справная, национальная традиция.

Однажды, Сашка затащил меня на какой-то поэтический вечер. Вечер записывался телевидением. Все сидели с напряженными, грузными лицами. Поэты декламировали стихи замороженными голосами. Камера обезоруживала души, как оружие обезоруживает силу. Мой друг дышал, будто находился под чугунным прессом; ему, вероятно, хотелось, как и мне, топать ногами, орать, бить морды, посуду, ломать табуретки о головы собратьев по перу. Однако он, как и я, оказался бессильным перед обстоятельствами.