Тарантелла

Она наморщила нос, возобновляя свою жалобу на непонимание других. И таким образом снова ступила на прежний, не раз уже протоптанный путь, не заметив, во что превратился тот чистый ноль, с которого она некогда намеревалась начать новую свою попытку: в замкнутый на себе круг. В грязный, истоптанный её копытами манеж.

— Эти другие не принимают мою работу всерьёз, и настраиваются ко мне враждебно, как только узнают про неё. Понимаю, большинству моя работа кажется бесполезной игрушкой. Мне бы надо в поте лица зарабатывать на жизнь, на кукурузных полях или в цирюльне. На худой конец — горничной в гостинице. Тогда меня можно будет принять всерьёз, и даже подать чаевые. Но вернёмся лично к вам, Адамо: ведь это вы их так настроили! Я не маленькая, знаю, что так быстро их не раскачаешь, нужна предварительная настройка. Они слишком тупы и сами не смогли бы… Правда, padre? Это вы раздразнили этих пауков, потому что поумней их и пользуетесь их тупостью, а в каких целях? Вы подсунули им идею объяснить моё появление акцией европолиции, налепили чёрт знает чего… А зачем, пошутить захотелось? Прекрасно, пошутили — теперь вы мой должник. Вот и помогайте. В принципе, исходя из ваших личных качеств, именно вы и должны быть моим союзником, Адамо…

Она судорожно сглотнула слюну и ткнула указательным пальцем в воздух справа от себя.

— А не их. У нас ведь родственные интересы. Я имею в виду, хотя бы, что мы оба читаем серьёзные книги. Другие ничего, кроме иллюстрированных журналов или газеток, которые им рекомендовали ещё в семинарии, в руки не берут. И этого немало, мы с вами родственные типы, по одному образу и подобию созданы, так сказать. Да и за плечами у нас одно и то же, и чего нет тут ни у кого: университет.

— У вас слишком богатое воображение… — заметил он.

— Ничего удивительного, воображение — моя работа!

— Я имею в виду ваше заблуждение, что всё это делает нас родственниками, возразил он хладнокровно. — Если вы так уж привыкли к размеренной работе, вам надо бы и это сформулировать адекватно, не прибегая к неумеренному воображению: этому особому приёму и учиться надо особо. Например, сформулировать так… Явления подобны, если в сходственных точках пространства какой-нибудь сцены, скажем — тут, в сходственные моменты, скажем — теперь, характеризующие их величины соразмерны друг с другом.

— Скажем лучше словами padre: здесь и сейчас, они точней, — ехидно поправила она. — И сойдёмся в сходственных точках и моментах.

— Вот-вот, это и есть ваше заблуждение. Я сказал, что хотел сказать — тут и теперь! Вы слушайте padre внимательней, иногда и у него бывают дельные мысли: небеса едины, а земля полна различий. Единые, для всех одни и те же, небесные тут и теперь, опустившись на землю обыденности, становятся различиями каждого. Отныне удел каждого — каждому своё, здесь и сейчас: свой миг и своё место. Это опускание с небес общего, присваивание его каждым через своё здесь и сейчас, устраивание всё новых и новых различий, мигов и мест — серьёзная работа. И делается она непрерывно, а наилучшим образом — такими нашими разговорами, как сейчас. Но и вы, кем бы вы там ни работали, делаете то же, хотя и похуже. Может быть, эта работа составляет смысл всей нашей жизни и всех разговоров: опускание высшего вниз, на землю, единого — в конечные различия, конечное унижение вечного до мига, выкуривание его из его рая. В отместку, наверное, за то, что мы были когда-то изгнаны из него. Как бы там ни было, а мы лишены единого вечного теперь, общего на всех, в котором могли бы занять общую позицию и сказать: мы тут. Так что подобие между нами невозможно принципиально: на земле таких сходственных точек, где мы могли бы сойтись, нет. Попробуйте-ка усесться здесь, со мной на одном стуле, в тот же миг, когда я на нём сижу, сейчас! Попробуйте совместить несовместимое! Как видите, такого совпадения как чтение книг, если оно и вправду между нами есть, недостаточно, чтобы домогаться статуса родственника, для этого ещё надо жить в настоящем раю. Но мне не привыкать, вы такая не одна, не воображайте: многие напрашиваются на эту должность, хотя они и не читают вовсе, попросту неграмотны… И у вас нет никакого преимущества перед ними, хоть вы и, допустим, грамотны. Потому что мы с вами читаем разные книги даже тогда, когда читаем одну и ту же книгу.

— Ну, и что читаете вы?

Она прищурила, почти сжала веки, и даже перегнулась через конторку. Но обложка книги была надёжно прикрыта его ладонью.

— Надели бы очки с диоптриями, увидели бы без напряжения, — посоветовал он. — И чего ради вы терпите такие неудобства, а? Ладно, это ваше дело… Вам и терпеть последствия. А вот скажите-ка, какие книги читаете обычно вы? Что-нибудь полезное для вашей работы, не так ли. Из уголовного законодательства, то есть, филологии… и всё, ведь правда?