Тарантелла

По этому сигналу она подпрыгивает, сносно выполнив sissonne soubresout с широко разведенными, но не вперёд-назад - вправо-влево, ногами. А приземлившись - несётся вскачь к исходной точке, назад в гостиницу. Ударившись с размаху в противоположный, конечный борт сцены: туда, её качели отшатываются к начальному пределу этого мира, прибежищу всех в нём шатаний: сюда. В этом убежище за кулисами мира только конторка может прервать, ограничить её направленное в ничем не ограниченную даль движение. Она едва не сносит стойку грудью, и та отвечает длительным угрожающим гудением, подобно грозной литавре - преувеличенно громадному тамбурину. Пробуждённая тем же ударом стреляющая боль в груди тоже длится, создавая иллюзию её собственного длящегося движения. Как можно услышать остаточное после удара гудение литавры, так и продлённое это движение можно видеть. Это значит, что конторка не останавливает её вполне: она обегает её, прилегая к её стенке бедром, собственно, перелетает её в grand jete.

Приземлившись по ту сторону борта лодки, она сразу отыскивает там Адамо, хватает его плечи и начинает трясти. Похоже на то, что этого-то она и искала в своих скитаниях. Их слившиеся в одно тела охватывает двойная дрожь, мелкая и крупная. Различные части этого единого тела пробуют исполнить маленькие и большие па, в зависимости от их возможностей. Гуд этой дрожи и фигуры попыток тоже можно услышать и увидеть. Похоже, это и есть всё, что можно услышать и увидеть в конце скитаний, всё, что можно в скитаниях найти: их же начало.

- Чья это там машина у комиссариата? - стряхивает она пыльцу c тёмно-красной своей индюшиной бородки. - Говори! Кто-то из центрального руководства этой вашей полиции, или ваши мальчики... с Сицилии? Ну конечно, у вас полно родственничков на всех островах Средиземноморья, есть кому поручить разбить машину, обокрасть... Пристрелить меня моим же пистолетом, да-да!

- Тебе лучше знать, кто это приехал, - бормочет он.

- Да? Пхэ, отлично: они меня и прихватят отсюда, кто б это ни был. А твои карабинеры перепились до ручки, вон обоссали всю площадь! Все вы тут ссыте под самих себя, конечно, всё по-семейному, чего там. Одна семейка: полиция, муниципалитет, церковь... С кем там под ручку разгуливает твой padre, говори! Не сам ли папа примчался из Ватикана к нему на помощь?

- Это верно, ссут они повсюду, - соглашается Адамо. - Наверное, их за это и арестовали, полчаса назад. Чего дёргаешься, разве не по твоей наводке, разве не туда ты так спешила? Опоздала на свидание со своими, да? Так вот, нагрянули ваши - и фью-ю, наших нет. А один из ваших сейчас сидит в церкви, допрашивает падре. Так что кончай свой шпионский театр. И открыто присоединяйся к своему коллеге.

- Это верно, пора кончать, - соглашается и она, но только чтобы приглушить сосание у себя под ложечкой. Чтобы засосало от страха не у неё, а у этого мошенника, хитростью выманившего ключи от её "Фиесты". - Наши обложили весь ваш вонючий горoдишко. Ни одна мышь не выскочит из мышеловки, всех выведут на чистую воду. Тебя это тоже касается, понял? Поэтому ты сейчас же отдашь ключи от моей машины, понял?

Похоже, этот повторяющийся мотивчик, да и повтор выплеванного вместе с брызгами слюны словечка, этот выстрел дуплетом, и впрямь пугает его. А если нет, если не пугает сам канонический двойной мотивчик - напугает его неканоническое, но вполне подходящее ему сопровождение: чёрная полость раззявленного рта с шевелящимися в его недрах багровыми складками. Выкрики фурии могут быть и потешными, это правда, по крайней мере становятся потешными, когда они смолкают. Но маска фурии не может быть потешной никогда, ибо непреходяща, она отлита навечно, а над вечностью не посмеёшься. Маска прочна и не подвержена переменам, не подвержена судьбе. Хотя давление на неё продолжается, и давление изнутри так велико, что часть пламенного внутреннего вырывается наружу.

Дух внутреннего щекочет ей ноздри, и она фыркает, и из ноздрей маски вырываются клубы пламени. В верхних прорезях маски ворочаются налитые кровью выпученные глаза. Под её неплотно прилегающими краями, в проеденных активизированными кислотами язвах сверкает покрытая слизью новорождённая кожа. Совсем свежая, она испускает едкие пары. Старая кожа свисает лохмотьями, подобными развившимся пеленам восставшей мумии. Лохмотья шелестят.

Вокруг всего её тела колеблется нимб воздушных струй, но особенно интенсивно - вокруг темени, будто рой мотыльков вьётся вокруг её головы венком, взбивая крылышками пенный воздух. Тело её раскалено сильней, чем среда, в которую оно погружено. Разница температур порождает ровно дующий ветер, исходящий во все стороны от её тела - к другим телам. К телу Адамо, например. Конечно же он пугается, как тут не испугаться, безропотно отдаёт требуемое.