Танцы на минном поле

— Но, Яков Осипович, уважаемый, вооруженный человек все равно появится. На его счету уже, как минимум, семь убийств, и сюда он придет, чтобы совершить восьмое. Родиону Бейбутову угрожает реальная опасность. Не хотите же вы сказать, что мы с Вами можем оставить его без защиты? Очень прошу, о человеке, которого мы поместим в палату к Бейбутову, должны знать только мы и вы.

— С чем же я его положу? С жалобами на головную боль? У нас, если вы заметили, травматология.

— У нашего человека пулевое ранение в ногу еще не совсем зажило, так что ему, и вправду, полечиться не помешает.

— Час от часу не легче! У нас тут будут лежать два калеки, придет этот ваш маньяк и убьет обоих. — Ну, это вы зря! Этому человеку нужен Бейбутов, о втором он ничего не знает. И, можете мне поверить, убить его — дело крайне не простое.

— Кому вы это говорите? — Вздохнул главврач. — Знали бы вы, какая хрупкая штука — человеческая жизнь.

Во дворе больницы, в “Мерседесе” скучал старший лейтенант Ривейрас. На улице было уже совсем темно, а Полковников все не появлялся.

— Так да или нет? В конце концов повысил голос Алексей.

— Ну что вы на меня кричите, молодой человек! Если вы хотите знать, согласен ли я на вашу авантюру, то, конечно же, нет. Ну, а по поводу больного, что делать, — давайте, будем лечить.

На столе перед полковником Коновальцем лежал плотный конверт с реквизитами ИнЮрколлегии. Внутри конверта был пластиковый вкладыш, который ставят проклятые буржуи, чтобы, не дай Бог, не повредить его ценное содержимое. Коновалец вскрыл конверт и вытряхнул то, что в нем находилось: запаянный в пластик конверт размером поменьше и исписанный листок бумаги.

“Уважаемый господин генерал, — было написано на листке. — Я не знаю ни Вас, ни Вашего имени, не знаю даже, как будет именоваться служба, которую Вы возглавляете, в тот день, когда вы получите мое послание. Одно можно сказать точно, если Вы его получили, значит, меня уже нет в живых. Я виновен в тягчайшем преступлении перед своей страной. Пакет, который Вы сейчас держите в руках, моя посмертная явка с повинной. Почему я не сделал этого при жизни? Боялся, что тень моего преступления падет на тех, кто мне дороже всего, на мою дочь и внука. Теперь я мертв, а мертвые, как известно, сраму не имут. Все эти годы я жил в постоянном сознании своей преступности и, поверьте мне, это было тяжелое время. Решив принести Вам свое признание, я приобрел сейф в одном из женевских банков, и дал распоряжение менять пароль доступа к нему каждую пятницу. Каждую пятницу с тех пор я звонил в банк и менял пароль. Когда однажды я не сделаю этого, точнее, я этого уже не сделал, клерк откроет сейф и перешлет мое признание Вам. Понимаю, что оно не снимет с меня вины, но, быть может, поможет Вам в Вашей работе. С уважением к Вам, генерал-майор в отставке, Лаврентьев Павел Семенович”.

Коновалец отложил записку и сжал виски. Что и говорить, признание беглого генерала было сейчас как нельзя более кстати, но в голове отчего-то сама собой всплыла картина скандинавского огненного погребения, когда на костер возле тела убитого викинга укладывались штабелем его живые враги, взятые в плен. Чтобы не скучно было. Он разорвал плотную полиэтиленовую оболочку и вскрыл конверт.

“Начальнику контрразведки России, — прочел Коновалец официальную шапку на лежащем перед ним документе. Строчки, написанные четким канцелярским почерком, строились перед Коновальцем в аккуратные абзацы, как строятся солдаты на параде в батальонные каре. — …В мае тысяча девятьсот девяносто четвертого года со мной связался мой бывший сослуживец по Афганистану, полковник в отставке Чаклунец Игорь Васильевич, проживающий в дачном поселке Кирсаново под Москвой. При помощи бандита Платова Андрея Дмитриевича, находящегося в розыске, угрозами и шантажом они склонили меня передать им некоторую информацию, касающуюся перемещения демонтируемых ядерных боеголовок на территории Северного Кавказа. Дальнейшее использование этой информации данными лицами мне не известно. Но, зная их опасность, я могу предполагать, что информация эта могла быть использована во вред России. Надеюсь, что мое чистосердечное признание поможет своевременно предотвратить те фатальные последствия, к которым может привести мое малодушие. 12.01.95. Женева. Генерал-майор в отставке Лаврентьев Павел Семенович. Заверяю. Государственный нотариус др. Арман Бейс”.

“Муд-дак! — Резюмировал полковник Коновалец. — Мое чистосердечное признание, мое малодушие! Надеюсь, на том свете черти будут играть тобой в футбол!” Он откинул от себя лист гербовой бумаги, словно тот был пропитан ядом, и резко встал из-за стола. — «Ладно, съездим в Кирсаново, познакомимся с уважаемым Игорем Васильевичем». — Он нажал кнопку вызова дежурного офицера.

— А ну-ка сходи, посмотри, если Повитухин еще не уехал, пусть зайдет ко мне. Если занят, пусть прервется.