Танцуют все!

Двое из них точно побывали в самолете вместе со мной, насчет третьего я сомневалась. Он держал в руках пакет с воблой и выглядел свежее усталых товарищей. Товарищи были злые, разговоров между собой не вели, и от них за версту тянуло агрессией.

Возможно, и это мне казалось, у парней вокзальные щипачи сперли бумажники, они оправданно злились, а у милой Надежды всего лишь перегорела головушка и повышибало пробки.

Я стояла за их спинами, ругала проводницу, неспешно проверяющую проездные документы, прятала опухшее личико и молилась: «Только не мое купе, только не мое купе».

Фотографии Надежды Боткиной у парней быть не могло. Боткина выступала в Москве. Я боялась встреч в будущем. Оправдать свое присутствие на перроне питерского вокзала будет невозможно.

На мое дурацкое счастье, парни разделились между первым и вторым купе.

Я через окна полюбовалась их заселением и храбро вошла в вагон. На моем билете стояла цифра «восемь».

Соседнее с моим место занимала бабушка божий одуванчик. Беленькие, кокетливо уложенные кудельки, сиреневая помада и бриллианты во всех местах. Глазки бабушки сверкали им под стать, фарфоровые зубки перламутрово поблескивали — Ангелина (так, без отчества, представилась соседка) ехала от старого-старого поклонника.

Однако везет мне сегодня на бабулек.

Пробормотав «добрый вечер», я забилась в угол купе и, упорно не снимая кепи, прислушивалась к звукам собирающегося в дорогу поезда. У окон на перроне гудела толпа, кто-то давал какому-то Феде последние ЦУ, кто-то обещал сразу позвонить. Наконец под мелодию «Прощание с Петербургом» состав плавно тронулся с места, и минут через десять, рывком отворив дверь, в купе шагнула проводница.

Я знала, что сейчас должна зайти полная крашеная блондинка в форменной одежде, но все равно вздрогнула. Если бы проводницу сопровождал наряд милиции, я бы отнеслась к этому со стойкостью зрелого фаталиста и молча протянула руки под наручники. Но форменная дама лишь проверила билеты, пожелала доброй ночи и ушла дальше бродить по длинному вагону.

— Как вас зовут, моя милая? — улыбнулась сразу представившаяся Ангелина.

— Регина, — почему-то соврала я.

— Чудесное имя, — похвалила выдумку бабулька и достала из ридикюля серебряную, довольно вместительную фляжку. — Коньяк, — пояснила Ангелина и защебетала: — Ах, я нынче так возбуждена, так возбуждена! Предлагаю пригубить за знакомство, иначе всю ночь буду вертеться и мешать вам спать. Поверьте, Региночка, — бабулька доверительно склонилась над столом, — рюмочка коньяку лучше патентованного снотворного. — И без перехода: — А почему у вас такие грустные глазки?

«Старая школа», — с восхищением подумала я. Обозвать опухшие красные лупетки «грустными глазками» — это нечто. К пожилым людям такого воспитания я всегда испытывала искреннюю симпатию.

— С любимым рассталась, — по пятибалльной системе за предмет «отчаянное вранье» мне бы поставили «пять с плюсом».

Бабушка Ангелина поправила в жабо бриллиантовую брошь и произнесла без всякой нравоучительности:

— С высоты возраста позвольте мне заметить, Региночка, у вас все еще впереди.

Отвинтила серебряную крышечку, разделила ее на два стаканчика и наполнила коньяком до краев.

Как верблюд бедуина, неделю не видевший воды, я всосала благородный напиток в лучших традициях русских застолий. Выщипанные в ниточку брови Ангелины поднялись наверх, кожа на лбу сложилась в недоуменную гармошку…

— Извините, — буркнула я, — день сегодня… тяжелый выдался…

— Понимаю, — бабулька тряхнула кудельками и налила еще.

Вторую порцию я приняла с понятием. Под щебет Ангелины, стук колес и топот ног за дверью.

Прекрасно понимая, что это невозможно, я ждала, когда звуки шагов сконцентрируются перед дверью, она распахнется и в купе, с вопросом: «А что вы делали в Питере, мадемуазель?» — зайдут двое, нет, трое, нет, даже четверо мужчин. Двое с автоматами, один с «наганом» и тип с собакой на поводке.

Бред. Паскудная игра воображения. Возможно, так сходят с ума.

И я была очень благодарна Ангелине за неумолчную беседу. Во-первых, щебет отвлекал; во-вторых, после рассказа соседки планка возраста любви поднялась для меня до бесконечности.

— Как вы думаете, Регина, сколько мне лет? — лукаво прищурилась бабулька.

«Она уже в том возрасте, когда этим можно кокетничать», — подумала я и храбро бухнула:

— Шестьдесят.

Ангелина рассмеялась и чуть не потеряла вставную челюсть.

— Мне семьдесят четыре, — и довольная моей растерянностью, продолжила: — А моему Самуилу через месяц восемьдесят. Пятьдесят лет назад у нас был… феерический роман, но, увы, мне запретили с ним встречаться родители. Теперь то же самое, но по иным причинам, делают наши дети и внуки. — Семидесятичетырехлетняя Джульетта глотнула коньячку и призналась: — Пятьдесят лет тоски и воспоминаний. Нет, безусловно, мы любили своих, уже покойных, супругов, но… помнили. Ночной Ленинград, разведенные мосты и поцелуи.