Танкист из штрафбата

– Очень большой интерес и хорошая память! Очень хорошая! На всю жизнь! Я этого буйвола на броне на всю жизнь запомню. Это они разрушили и сожгли нашу деревню! И мою бабушку и брата гусеницами, гады, раздавили…

Иван спохватился:

– Да, Санек, помню, все помню. Значит, они людоеды…

Сидорский тряхнул за грудки пленного:

– Саня, как твоя деревня называется?

– Большая Драгунская…

– Командир, спроси, атаковали они там?

Родин задал вопрос.

На обожженном лице танкиста ничего, кроме боли, не отразилось, но он сжался, потом ответил.

– Говорит, что там воевала вторая рота, – перевел Родин.

– Воевала… – злобно повторил Сидорский. – Повезло тебе, ганс, а то тут же тебя на гусеницы бы намотали.

Механик, видно, понял, что жизнь его только что висела на волоске, и, решив, что надо сотрудничать, сообщил, что в сумке командира батальона карта и поэкипажный список личного состава.

– А ну, посмотрим по-быстрому. А ганса закидывайте на броню, сдадим в штаб.

За происходящим с интересом наблюдал Баграев.

– Руслик, принимай груз, – распорядился Иван. – Отвечаешь за него.

Немца посадили на трансмиссию. Родин открыл полуобгоревшую сумку капитана фон Кестлина. Там действительно находилась командирская карта района, рабочая тетрадь и еще семейные фотографии. На первой, второй и третьей странице тетради был список личного состава 505-го батальона тяжелых танков. Родин нашел 123-й экипаж.

– Точно, не соврал немец: вот твой знакомец, Саша: командир 1-го танкового взвода 2-й роты лейтенант Вильгельм Зиммель, – и тут же другим тоном приказал: – Так, ребята, все по местам. Нам еще три танка зачистить надо.

Артиллеристы и по тем машинам поработали основательно: по их повреждениям можно было судить, как происходило побоище.

Сначала танкам перебили «ноги» – гусеницы и опорные катки. Несущиеся по полю «тигры» развернуло к орудиям более уязвимой бортовой частью. Потом едва двигающимся машинам артиллеристы учинили смертный бой, всаживая бронебойные снаряды в борта, в башни и корму.

Печальное зрелище представлял собой седьмой танк – Pz Kpfw III. После повреждения гусеницы меткий глаз наводчика отправил снаряд прямо под башню, ее сорвало и унесло метра на три… Кроме механика-водителя Отто, никто в этой бойне не уцелел.

Пленного немца Родин привел к капитану Бражкину, передал ему и сумку командира 505-го батальона, доложив, что тот был убит прямым попаданием снаряда в башню.

– Всем остальным каюк? – поинтересовался ротный на всякий случай.

– Так точно, все погибли, – ответил Иван.

Бражкин раскрыл сумку, вытащил карту, развернул, бегло посмотрел, положил обратно. Рабочую тетрадь перелистал, убедившись, что ценности она не представляет, сунул Ивану:

– Личный состав 505-го батальона… Расходный материал. Возьми на самокрутки!

Из сумки на землю выпали фотографии в конверте. Иван поднял их. На одной капитан был снят в парадной форме с рыцарским крестом. Рядом с ним на фоне небольшого особняка – его счастливое семейство: молодая красивая женщина с завитыми светлыми волосами, белокурый, в маму, сынок лет семи и кудрявая девчушка на руках у мамы. Еще было фото надменного старика с усами, как у Вильгельма II. На других снимках Иоганн фон Кестлин позировал среди других офицеров на фоне «тигра» и, конечно, не преминул сняться в позе победителя на подбитой «тридцатьчетверке» с сорванной башней.

– Отвоевался, тезка Иоганн. Плохая примета фотографироваться на могиле, – сказал Иван и бросил снимки на землю.

Погибших советских танкистов с воинскими почестями похоронили на окраине сельского кладбища Егорычей. Огурцова, механика-водителя Петьку Кукина, уцелевшего под проехавшим над ним танком Родина, и башнера с совковыми лапами Сергея Котова отправили в медсанбат.

Глава девятая

В деревне Девочкино, куда уже ближе к вечеру командование определило на постой роту Бражкина, было около десятка избушек. Пламя войны обошло ее стороной, факельная команда вермахта, видно, не добралась, а «тиграм» не суждено было занять этот рубеж в соответствии с их планом наступления.

Иван сначала определил место экипажу Еремеева в явно пустовавшем домике, а своим – в соседней избе, где зорким оком углядел едва курившийся сизый дымок из трубы.

Обыкновенный сруб-пятистенок, с потемневшими до серости, подгнившими по углам бревнами. Когда-то, очень давно, крышу покрыли соломой, она почернела, слежалась и почти вся поросла темно-зеленым ковром мха.

«Такую поджечь трудно, – мимолетно подумал Иван. – Хотя у огнеметчиков трудностей нет».

Он подошел к подслеповатому, но чистенькому окошку с ветхим резным наличником и постучал – самый быстрый способ вызвать хозяев.

Ждать пришлось недолго, в сенцах послышались шаги, лязгнул засов, дверь широко распахнулась, чуть не задев Ивана. На пороге стояла гренадерского роста худая, как стебель ревеня, старуха. Она обвела гостей из-под плотно повязанного платка оценивающим взглядом и сказала без особой радости:

– Пришли, освободители!

Иван поздоровался, но хозяйка сразу перешла к делу:

– Сколько вас?

– Четверо.