Танкист из штрафбата

У Степана еще была мечта – проехать на танке по Унтер-ден-Линден. «А это что за хрень?» – спросил тогда Сидорский. «Темнота, – усмехнулся Одиноков. – Это главная улица Берлина». Так с этой мечтой и жил…

Глава вторая

Стратегические планы командования были так же далеки и неведомы личному составу, как планета бога войны – Марс. Лишь по косвенным признакам и чисто интуитивно бывалый фронтовик мог строить догадки: будет привал, ночевка или скорое наступление. Тревожными признаками были срочный вызов командиров к комбригу Чугуну, загрузка полным боекомплектом и заправка под горловину горючим. А благоприятными – прибытие полевой кухни, оборудование места для штаба батальона, приказ отрывать окопы для танков и сортирные ямы.

От комбата Бражкин пришел, похоже, в добром расположении духа: не морщит лоб под танкошлемом, не рыскает глазами – к чему бы придраться. Даже по его неторопливой, враскачку, походке Родин предположил, что на совещании были доведены, по крайней мере, две важные новости: «занимаем оборонительные рубежи» и «скоро прибудет пополнение». После гибели Одинокова экипаж уже два месяца воевал втроем, в бою за механика-водителя был Сидорский, а на марше за рычаги садился Иван.

Трое взводных: Андрей Бобер, Борис Штокман и Иван Родин – выстроились в подобие строя на раскисшей и раздолбанной гусеницами глинистой земле. Откашлявшись, видно, по пути от комбата торопливо выкурил пару папирос, Бражкин произнес:

– В общем, так, товарищи командиры, дан приказ перейти к обороне.

Бражкин достал командирскую карту и показал уже нанесенные на ней «яйца» – опорные пункты взводов и в целом всей роты. Потом он выслушал доклады командиров взводов, главным образом – о состоянии техники. Когда уставали люди, их восстанавливал отдых, а если уставало и отказывало железо, на марше, или того хуже – в бою, беда была просто фатальной.

– К рассвету танки должны быть в окопах. Вопросы есть? – спросил Бражкин, снял новенький танкошлем, который явно жал ему, но зато был кожаным, и вытер тыльной стороной ладони пот со лба.

– А пополнение будет? – поинтересовался Родин, обескураженно поняв, что не будет, иначе ротный непременно бы порадовал этой новостью.

– А зачем тебе пополнение? – с легкой усмешкой спросил Бражкин. – Вы и втроем справляетесь. Изучаете смежные специальности!

– Уже давно изучили, – пробурчал Иван.

– Повторение – мать учения, – назидательно сказал ротный и пошел к своей «тридцатьчетверке».

В обороне каждая пара рук – на вес золота. Танк, зарытый для маскировки по башню, стоит трех-четырех атакующих в чистом поле. А вот каждый танковый окоп – это более двадцати кубометров вынутого обыкновенной саперной лопатой грунта. А если готовиться к обороне, обстоятельно, по правилам, то кроме основной отрывали еще две-три запасные позиции и вырубали подходы к ним от кустарника. Даже загрубелые, привычные к тяжелой работе руки танкистов в эти сутки покрывались волдырями и кровавыми мозолями…

Сидорский притащил с полевой кухни термос с вечерней кашей. Любил он это дело, потому что каждый раз убедительно получал от повара пайку на отсутствующего члена экипажа. От дневной каши вечерняя отличалась запахом тушенки, и эта пониженная калорийность тоже считалась верной приметой залегания в оборону. Потому как перед боем кормили хоть не на убой, но плотно и основательно, с американской тушенкой и куском сала. Полагались и сто наркомовских граммов, но выдавали их исключительно после боя.

Ужинали в танке, на своих местах – и тепло, и свет есть, даже музыку можно найти по радиостанции.

Выскребая ложкой котелок, Сидорский снова завел разговор, а не попросить ли у ротного для выемки грунта зажравшегося писарчука. Ведь на троих нормы человека-грунта возрастают.

– А труд на земле несет большую воспитательную нагрузку, – продолжал, все более увлекаясь, Сидорский. – Вот взять Льва Толстого, граф, великий писатель, а пахал на земле босым, как простой крестьянин. А зажравшийся писарчук Прошка перышком чирикает, а сам ничего тяжелее этого перышка в руках не держал.

– Да когда же ты наконец заткнешься? – не выдержал Родин.

И тут вдруг раздался стук по броне.

– Кого там черт принес? – выругался Иван и открыл люк.

– Это я, писарь Прохор Потемкин, – послышался голос.

Экипаж дружно рассмеялся.

Внизу стоял ротный писарь с пальцем (стержнем от трака).

– Чего колотишь?

– Товарищ лейтенант, командир роты вас вызывает!

Иван спрыгнул вниз и поинтересовался, не знает ли писарь, по какой надобности зовет ротный. Прохор пожал плечами, мол, не могу знать, командир сам скажет. Родин призадумался, и тут, словно веселые бесенята мелькнули в его глазах. Он с легкостью залез обратно на броню и, склонившись в люк, негромко, но выразительно сказал:

– Сидорский, командир роты прислал нам на усиление писаря Потемкина.

– Да ну! – Кирилл даже рот открыл от такой новости.

– Приказал прямо сейчас выдать ему лопату и обозначить участок работы.

– Это мы мигом! – загорелся Сидорский. – Ну, ротный, вот же правильный мужик. Уважаю!