Я начала читать книги о Рио-де-Жанейро, гонялась за любой литературой о нем на английском языке и изо всех сил пыталась справиться с этим странным и ставящим меня в тупик португальским языком. Я свела знакомство с женщиной китайско-русско-бразильских кровей по имени Хелен, владелицей захудалого книжного магазинчика в Лапе. В ее лавчонку часто наведывалась компания поэтов, утверждавших, что они — друзья Ника Кейва.[31] Эти ребята открыли для меня мир бразильской литературы и культуры. По вторникам я направлялась туда, чтобы выбрать книгу на неделю: прозаиков Машаду де Ассиза и Клариси Лиспектор,[32] драматурга и сценариста Нелсона Родригеса, серьезную историческую, как «Дрейфующая империя», или пустяшную, как «Король с головы до пят», а также неизменных наблюдателей — своего земляка Питера Робба и сварливого Стивена Беркова.
Я вдруг обнаружила, что в первый раз в жизни с интересом хожу по музеям, заговариваю со стариками на улицах, чтобы послушать их истории, и — не поверите! — приобретаю путеводители, написанные местными жителями. И я чуть было не записалась в библиотеку, но из-за «Забастовки культуры» — выступления служащих учреждений культуры с требованием повысить зарплату — Национальная библиотека оказалась закрытой на целый год. Впервые за долгие десять лет разъездов я почувствовала, что открываю для себя нечто абсолютно новое — как если бы я забралась в глубь заброшенной библиотеки в безлюдном доме, сдула пыль с пожелтевших страниц фолианта, обнаружила на них волшебные заклинания и вот-вот сделаю какое-то необыкновенное, потрясающее открытие.
Это была не жизнь, а сказка.
— Бог ты мой, Кармен, — прошептала моя лондонская подруга, проездом оказавшаяся в Рио и увидевшая, в какой роскоши я купаюсь, — ты ведь не разыгрываешь передо мной «Талантливого мистера Рипли»,[33] скажи честно?
Я понимала, что у нее есть все основания для таких подозрений: каждый вечер я или отправлялась на светский прием, или летела на вечеринку, где гуляла до утра, потом спала до полудня, пила кофе, лежа на кровати китайской принцессы, а потом бегала по художественным выставкам и авангардистским поэтическим вечерам — а потом все повторялось. В то время я, пожалуй, могла убить любого, кто встал бы между мной и моей обожаемой кроватью принцессы. Я забыла, что собиралась ехать в Сальвадор, — я была как в тумане: богема голубых кровей затмила все. Родственники бомбардировали меня письмами по электронной почте, все пытались узнать, когда же я вернусь. Я искусно избегала прямого ответа на их вопросы, отвечая в телеграфном стиле: «Денег нет. Пришлите, пожалуйста. Люблю, Кармен».
Первый мой месяц в Санта-Терезе был просто волшебным. Густаво любил меня, а я любила его. Друг в друге мы обрели то, чего каждому не хватало в прежней жизни. Он был изыскан, мелодраматичен, и у него был дом. Я относилась к среднему классу, легко приходила в волнение — и аккуратно платила за жилье. Мы вместе ходили на вечеринки, где он представлял меня как свою беспутную, отбившуюся от рук племянницу и знакомил с самыми видными и достойными холостяками Санта-Терезы, по большей части женатыми. Иногда я обедала с Густаво и его братом Луисом-Карлосом, жившим на высотах Санта-Терезы в Шато Идеал — подлинном замке, до отказа набитом скульптурами Матюрена и хранящем добрую половину всего художественного наследия Бразилии. Что за благословенное это было время, когда я жила в Каса Амарела, свободная наконец от тяжких оков работы за жалованье, вдали от назойливых поучений друзей и родных, не замечая свирепствовавшей вокруг нищеты. Жизнь мою ограничивал только лабиринт лестниц, вившихся вокруг Санта-Терезы.
Жизнь так коротка, убеждала я себя. В скором времени мне предстояло уезжать в Сальвадор, и тогда Густаво, Кьяра и Карина остались бы далекими воспоминаниями. Это, разумеется, было до того, как мы повстречались с Уинстоном Черчиллем и все немного осложнилось.
5
Маландру
Маландру[34] на то и маландру, а дурак — он на то и дурак.
Солнце поднималось над молочно-белыми арками Лапы, когда я впервые встретила Уинстона Черчилля.