Танго смерти

— Саша, господи! — раздался голос за спиной и Сашу стиснула в объятиях тетя Дуся, соседка из угловой комнаты.

— Теть Дусь, — растерянный Саша снова почувствовал себя маленьким мальчиком. В детстве он часто крутился возле тети Дуси, когда та готовила еду, надежде, что ему перепадет что-то вкусненькое. И перепадало — строгая с виду, дородная тетя Дуся любила детей.

— Так, ну-ка, пошли, — тетя Дуся мигом сориентировалась и повела Сашу прочь из комнаты. Встревоженные шумом, из своих комнат выглядывали соседи.

— В общем, вывесили они приказ, — рассказывал Павел Ильич, сосед, одноногий инвалид. — Всем жидам явиться на угол Мельниковской и Дохтуровской. С вещами…

— Это где такие? — тупо спросил Саша, чувствуя, как разгорается в груди ноющая боль. Тетя Дуся увела его на кухню, усадила на табурет и сообщила страшную новость. Саша сначала не поверил, не хотел верить. Ему налили стакан водки, а затем Павел Ильич, как самый заслуженный и уважаемый человек, стал рассказывать ему, как все было. Саша слушал, как сквозь вату — ему казалось, что он спит и видит страшный сон.

— Это они так Мельника и Дегтяревскую обозвали, — объяснил кто-то из-за спины.

— Народ тогда еще поговаривал, что это ваши Крещатик взорвали, — кивнул Павел Ильич. — Ты извини, конечно, но из песни слов не выкинешь. В общем, поверили. Ну а немцы слух пустили — вывезут, мол, евреев, чтобы защитить от погромов. Опять же станция там… Ваши поверили и пошли. Весь Подол пошел, бабы, старики, детки… — при этих словах тетя Дуся прижала руку ко рту. — А там паспорта отбирали, раздевали и в овраг. Мы тут чуть с ума не сошли — день и ночь пулеметы: тра-та-та, тра-та-та…

Народ завздыхал, вспоминая пережитое. Рассказывали, что расстреливали не немцы — украинцы, из западных. Как донесла на чудом выбравшегося из Яра мальчика соседка. Он выполз, пришел домой — а соседка увидела и донесла, уже когда все знали, что расстреливают. Как народ грабил опустевшие квартиры. Саша слушал, что оговорят люди и чувствовал, как внутри у него ворочается что-то темное, страшное. Всю дорогу домой он гнал от себя нехорошее мысли. До фронта доходили слухи о том, что творят немцы на оккупированной территории. А отсутствие писем только усугубляло тревогу. Но, несмотря ни на что, Саша надеялся. Его отец, такой умный, сильный — он не мог просто так уйти, как баран на заклание.

— И моих, значит, тоже? — глухо спросил Саша.

— Твой батька, земля ему пухом, тогда сразу сообразил, что дело нечисто. Вещи собрал и вместе со всеми они пошли, да не дошли, — Павел Ильич крякнул. — Башковитый мужик был Арон, ничего не скажешь. И так, понимаешь, тихо все провернул… Мы же думали, что твои со всеми там остались. А они спрятались. Помнишь Запорожца, мастера с хлебозавода? Они с твоим батькой были друзья не разлей вода. Вот он их у себя и спрятал.

— А что было потом?

— Продал их кто-то, — Павел Ильич пожал плечами.

— Да что ты врешь, — истерично взвизгнула Дуся. — «Кто-то», как же! Прасковья, сучка, продала. Выследила, донесла и со своим муженьком потом из хаты Запорожца добро вывозила на площадке.

— Запорожца тоже… того. Вместе с семьей, — Павел Ильич склонил голову. — За то, что помог.

— Это какая Прасковья? У которой муж биндюжник?

— Она самая. Она тут многих евреев продала. Рыскала повсюду, нос свой в каждую щель совала. Что подозрительное найдет — тут же немцам бежит докладывать. А они ей премию — тысячу рублей, корову. Да еще вещи разрешат взять…

— И что с ней теперь? Сидит? — спросил Саша.

— Да куда там, — Павел Ильич махнул рукой. — Не до нее властям.

— А вы ходили? Писали?

— Да как-то… — Павел Ильич смешался.

— А вещи, может, что из вещей осталось? — Саше вдруг захотелось взять что-то на память.

— Да мы это… — Павел Ильич смешался еще больше. — Мы же думали, что твои все сгинули. А ты на войне, откуда тоже не вдруг вернешься. Так вещи разобрали, которые нуждающие…

— Ясно, — процедил Саша и встал. — Ладно, пойду я. Будьте здоровы.

— Да куда ты на ночь глядя? — всполошилась тетя Дуся, хотя до ночи было еще далеко.

— Да, парень, ты, это… оставайся, — подал голос сидящий в углу новый жилец. Все время, пока шел разговор, он сидел тише мыши и прятал глаза. — Можешь у меня переночевать. Нешто мы без понятия?

— Спасибо за все, но я пойду, — Саша распрощался, твердо отказываясь от вялых попыток остановить его. Было видно, что соседям неловко, неудобно, но они рады, что он уходит. — Вот, теть Дусь, я своим вез, — Саша вывернул сидор. На стол посыпались завернутые в бумагу куски мыла, шоколадки, консервы. — Угощайтесь, чем бог послал. Помяните, как положено.

— Так оставайся, вместе помянем, — засуетились соседи. Но Саша развернулся и вышел.

Переночевав на вокзале, Саша с утра пошел на Владимирскую, в НКВД. НКВД — грозная сила, беспощадная к врагам. Так, во всяком случае, думал Саша, хоть и недолюбливал «особистов», как и все фронтовики. У него приняли заявление и пообещали разобраться. Больше в Киеве делать было нечего и в тот же день Саша, отметившись у коменданта, уже ехал на фронт.