Танго смерти

Вот и Данка, на ее лице играет радостная улыбка, она приближается к нему медленными шагами, и он видит, как из платья выпирают ее груди, как вырисовываются ее бедра, и он не в силах отвести глаз, а она не останавливается, она приближается вплотную, обвивает его шею своими тонкими руками, и снова он чувствует на своих губах ее поцелуй, но на этот раз поцелуй длится долго, он отвечает на него, его руки обнимают ее за талию, он прижимает Данку к себе, ее язычок проникает к нему в уста, дрожит и щекочет, он чувствует ее грудь на своей груди, она прижимается к нему своим животом все крепче, и все там в нем напрягается, упирается в нее, прямо в ту ложбину, что между ногами, тогда его ладони медленно опускаются по ее спине, не задевая ни за одно препятствие, потому что под платьем ничего нет, ладони ложатся ей на ягодицы, сжимают, и тогда она вдруг, повиснув на нем, поднимает ноги и обвивает его тело, и пока он несет ее к кровати, они не размыкают ни объятий, ни уст, ни рук, ни ног, и они падают на постель, она высвобождает его член и принимает в свой жар, в свой мед, в свой рай, и тогда он наконец получил то, о чем не догадывался, увидел невиданное, услышал неслыханное, вкусил неизведанное.

W

Во Львове сущий Вавилон, население выросло вдвое за счет беженцев из Польши и колонизаторов из Союза, все чаще можно видеть синие и зеленые фуражки энкаведистов. Снуют по улицам красноармейцы, которые своими серыми лицами напоминают чахоточных, взгляд у них тупой и хмурый, сапоги у всех тяжелые и грязные, старшие чины одеты чуть лучше и выглядят более сытыми, но теперь все они заняты только одним: накупить дефицита, которого в жизни своей не видели. Во всех ресторанах и кафе, которые превратились в до отказа переполненные «закусочные» и «чайные», полно большевиков, которые только то и делают, что жуют, жуют и жуют, пожирая все без исключения, и это неудивительно, ведь когда уравняли рубль со злотым, то обед за два с половиной рубля кажется сказкой, а к тому же советские женщины готовить не умеют, и почти все семьи питаются в столовых, во львовских кофейнях и комнатах для завтрака воцарился специфический запах, которого прежде тут не было, завис едкий дым от махорки и стало раздаваться громкое чваканье, чавканье и хлебание, кто-то сморкается прямо на пол, зажав одну ноздрю большим пальцем, кто-то сплевывает во время еды, почти все вытирают жирные губы рукавами, смачно отрыгивают и ковыряются грязными ногтями в желтых зубах. Галичане стараются обходить стороной такие заведения, чтобы эта какофония звуков не портила им аппетита, предпочитают пройтись чуть дальше от центра, где в маленьких переулочках можно еще отыскать «закусочную», не оскверненную кирзовыми сапогами.

Советские люди, прибывшие в Галичину, вызывали у нас изумление, они совсем другие, они не привыкли здороваться на улицах, приподнимая шляпу или фуражку, не просят прощения, если кого-то толкнули, везде, где есть очередь или большое скопление людей, ведут себя, как дикари, ругаются и хамят, а самым популярным словом среди милиции, дворников и вообще любого советского чиновника является «давай»: «давай назад», «давай вперед», «давай прахади», и всем они тыкают, независимо от того, какого возраста человек, войдя к галичанам в дом, никто из них не снимет шапки. Простых рабочих по внешнему виду они принимают за инженеров или даже за буржуев, потому что те одеты гораздо лучше их служащих.