Танго алого мотылька. Том 2

– Не бери в голову, – сказал он и снова отвернулся, делая вид, что смотрит на парк. «Просто этот остров напоминает мне «о ней».

Операция в самом деле прошла без осложнений. Рей прилетел на следующий день, когда Кирстин мучилась то от боли, то от онемения после анальгетиков на всём лице. Каждые полчаса ей приходили менять компрессы и когда повязки снимали, Рей наблюдал её отёкшее, местами посиневшее лицо. Это всё равно было лучше, чем то, что он увидел в самый первый день.

– Примеряешь на себя? – спросила Кирстин, когда очередной медбрат ушёл.

Рей машинально коснулся шрама рукой.

– Вначале я дождаться не мог, когда смогу его удалить, – сказал он, – а потом… привык. Так что не знаю, доводить дело до конца или нет.

– Не могу представить тебя без него, – Кирстин попыталась улыбнуться и тут же об этом пожалела.

Она замолкла, размышляя о чём-то, а потом произнесла:

– Знаешь, а мне уже делали что-то подобное. Только я совсем не запомнила, как это было.

Рей вопросительно посмотрел на неё.

– У меня была родинка, – она коснулась пальцем места над губой, – вот тут. А потом я просто посмотрела однажды в зеркало и поняла… что её нет.

Рей помрачнел.

– Ты снова вспоминаешь о том, как тебя держали в плену?

Кирстин качнула головой.

– Меня удивляет другое, Рей, – сказала она, – я эту родинку никогда не любила. Она досталась мне от матери, и я всегда думала, что она портит лицо. К тому же, это был лишний повод для ссор с отцом – ему казалось, что я слишком похожа на мать. Но когда я увидела, что её нет… Как будто бы потеряла часть себя.

Рей прикрыл глаза и, сделав глубокий вдох, подсел ближе.

– Возможно, это был лишний груз прошлого, – сказал он.

– Может быть, и так… Только, лишившись его, я не стала лучше ладить с отцом.

Они надолго замолчали. Рею ужасно хотелось её поцеловать, но он понимал, что нельзя.

В тот вечер он ушёл и не приходил ещё пару дней, потому что находиться рядом с Кирстин и не иметь возможности коснуться её было слишком тяжело – той был предписан абсолютный покой.

Первая часть реабилитации продлилась две недели, потом Кирстин отпустили домой, и Рей увёз её во Францию, но ей по-прежнему ничего было нельзя. Любые физические нагрузки и острые эмоциональные переживания оставались под запретом, за давлением нужно было тщательно следить, и как итог до середины мая Рей изнывал и познавал грани пословицы «глаз видит, да зуб неймёт».

Кирстин мучилась ещё и от вынужденного безделья – в последнее время весь её досуг, как и всё обучение, были связаны со спортом и лепкой. Ни тем, ни другим теперь заниматься стало нельзя.

Месье Бастьен сам показывал ей приёмы работы с разными материалами, а Кирстин оставалось только наблюдать.

– Что с вами произошло? – почти сразу же спросил наставник. Глаза его смотрели с подозрением, и Кирстин пришлось рассказать всё как есть: про араба, подловившего её в подворотне, шрамы и операцию, которая последовала затем.

– C’est un cauchemar! * – воскликнул тот и покачал головой, – эти арабы совсем посходили с ума!

Кирстин промолчала. Ничего о причинах случившегося Рей ей не сказал, но она и сама поняла одно – араб вовсе не сошёл с ума. Это был какой-то личный счёт – и, видимо, не к ней.

Кирстин попыталась сменить тему разговора, и это ей удалось. Бастьен принялся рассказывать про выставку, в организации которой он планировал принять участие в июне. Та должна была проходить в Laurence Esnol Gallery.

– Вам тоже было бы полезно посмотреть, как будет проходить отбор и сбор работ, – заметил тот.

Кирстин кивнула. Ей и правда было интересно. Именно это она рассчитывала увидеть год назад, когда её практика в Лондоне сорвалась.

Потом разговор какими-то плавными витками вернулся в прежнее русло, и Бастьен сказал, всё так же качая головой:

– Ах, мадмуазель Кейр, я так жалею, что не предложил вам побыть моей натурщицей до того, как это произошло! У вас было потрясающее лицо.

Кирстин нервно улыбнулась – её несколько насторожил этот внезапный комплимент, хотя в её прежней компании и было принято просить позировать друг другу. Но именно потому, что она получала подобные предложения не в первый раз, Кирстин хорошо представляла, который может стоять за ними подтекст.

– Меня уже лепили пару раз, – сказала она небрежно, не уточняя, что в роли мастера выступали студенты первого курса Эдинбургского Университета, – да и я не думаю, что лицо так уж сильно изменится. В конце концов Рей немало заплатил за то, чтобы оно осталось таким, какое было до сих пор. Кстати, – она вдруг вспомнила о давным-давно заброшенной работе, которую начала по просьбе Рея. С Бастьеном она в основном лепила этюды, а то, что начала, отложила в сторону до лучших времён.

Кирстин подошла к стойке, прикрытой полотном, и, подозвав наставника, сняла покрывало.

Тот молчал.

– Вышло не очень хорошо? – обеспокоенно спросила Кирстин.

– Вышло превосходно, – признал тот, – но на портрете в вашем взгляде такая тоска…

Кирстин отошла к столу и, покопавшись в набросках и чертежах, извлекла оттуда фотографии, которые дал ей Рей.