Танганайский лев

Время быстро идет. Мы застаем Симбу в день Нового года. Новый год! Что приводит нам это слово на ум? Деревья в снежном уборе, с блестящими кристаллами ледяных сосулек; ясный морозный день, когда всем почему-то бывает особенно весело; яркое январское солнце; громадные равнины, покрытые девственно белым снегом, и ровный санный путь, по которому весело несутся санки со звенящими бубенчиками; слышится задорное щелканье бича по воздуху и звонкий молодой смех! Или же вам приходят на память неподвижно лежащие под ледяной корой озера и реки, по которым скользят, описывая красивые вольты, блестящие стальные лезвия коньков! Или вам вспоминаются новогодние поздравления и приветствия, звон колоколов в церквах, новогодний пунш!

Нет, господа, выкиньте все это из головы! Ведь мы с вами теперь в Центральной Африке, в самом сердце «черного» материка.

В эту пору на берегах Танганайки дождливое время года подходит к концу, и природа смотрится иначе, чем у нас, на севере.

Посмотрим, как проводит Симба этот день первого января, день Нового года!

Он сидит перед небольшим бревенчатым домом, который ничуть не похож на жалкие хижины негров; сидит за своим утренним кофе и курит трубочку. Но не халат и не ночной колпак украшают его; на ногах не красуются также новенькие, с иголочки, вышитые туфли, какой-нибудь рождественский подарок милой рукодельницы. Нет, Симба сидит первого января в легких нанковых брюках, без сюртука, в одном жилете, на дворе перед своим домом и пьет свой кофе. И не мудрено, ведь уже около восьми часов утра; термометр, прибитый там, на стене бревенчатого дома, уже теперь показывает 20 °C в тени. Симба не читает газеты за утренним кофе, как это делаем все мы здесь, у себя на родине: в Центральной Африке газеты не печатаются, но переходят из уст в уста под названием «Новейших новостей». Они не появляются, конечно, ежедневно, как у нас, так как за недостатком материала, то есть новостей, редактора устраивают забастовки по несколько недель. Но Симба не скучает.

И ему рождественский дед тоже принес подарок, — и теперь мы видим, как он забавляется с ним. Это две хорошенькие кошечки, которые несмотря на то, что им всего несколько недель, могут похвастать изрядными когтями и зубами. Эти маленькие зверьми как-то забавно неуклюжи в своих движениях, и цвет их сплошь мутно-желтый. Замечательно, что эти малютки почему-то внушают всякому, кто их видит, невольный страх и уважение. Это не кошечки, господа, а два маленьких львенка, с которыми теперь забавляется Симба.

В самый день Рождества он неожиданно повстречал старую львицу с двумя маленькими детенышами. Он совершенно случайно набрел на нее, спустившись с холма, и та, увидев его, сразу приняла такое грозное, боевое положение, что ему ничего более не оставалось, как, не задумываясь, пустить ей пулю в голову.

Осиротевших детенышей изловили и принесли домой. Они скоро к нему привыкли и теперь играли, как со старым приятелем. Они как будто знали и понимали, что Симба после гибели Солимана и его флота звался теперь повсюду «Танганайским львом».

Этот бревенчатый дом, перед которым он сидел теперь в тени широкого навеса, стоял не в тэмбе Мудимы; отсюда не было видно вод прекрасного Танганайка. Насколько хватало глаз повсюду виднелись одни дикие горы и даже на самом краю горизонта громоздились вершины над вершинами, точно волны громадного застывшего моря. Там влево, в глубоком ущелье, по самому дну его, с шумом несся сильный горный поток, вдоль берегов которого возвышался настоящий бамбуковый лес, целый дремучий бор. По громадным уступам, образуя пороги, страшный, дикий горный поток с бешеной быстротой несся в долину. На возвышенностях повсюду рос дикий кустарник, а в долинах высился темный девственный лес во всей своей тропической красе, и на расстоянии двух дней пути нигде не было никакого жилья, ни малейшего признака присутствия человека.

В этой глуши можно было бродить целыми днями по следам носорогов и буйволов, проложивших глубокую тропу сквозь чащу бамбуков и кустарников к воде. Здесь нельзя было встретить ни одного живого человека, и единственными звуками, нарушавшими тишину и безмолвие этой девственной природы, были крики лесных птиц с металлически блестящим и переливающимся оперением да шум и звонкое журчание вод. А это именно и нравилось нашему охотнику.

Здесь, среди этого грандиозного величия гор Кунгве, в полном уединении, вдали от всего мира Симба построил свой тэмбе.

На том холме, где теперь стоял его дом, была некогда небольшая негритянская деревенька, но жители давно покинули ее, потому что кабаны нещадно разоряли и опустошали их поля. Но для охотника это, конечно, не могло служить причиной пренебрежения местностью, и вот вскоре на этом самом холме вырос тэмбе Симбы, прозванный им «Отрадой охотника». Это был прочный, надежный и красивый бревенчатый дом, в котором он поселился сам, а полуразвалившиеся, заброшенные хижины бывшей деревни, разбросанные кругом него на расстоянии нескольких шагов друг от друга, послужили жилищами для его негров.