Танец на тлеющих углях

Шибаев смотрел на Ирину в черном платье и черной кружевной шали. Волосы ее были высоко подняты, как тогда, в Ольшанке, когда она открыла ему дверь и расхохоталась радостно, хмельная, и ее губы пахли вином. Только платье сейчас не темно-красное, полупрозрачное, а черное, глухое. Он смотрел на нее – отрешенную, бледную, каменно-неподвижную, уставившуюся в лицо покойника ничего не выражающим взглядом. Он бы дорого дал, чтобы узнать, о чем она сейчас думает.

Он заметил вокруг нее нескольких мужчин, которые словно щитом отсекали ее от толпы: тощий, подвижный, потасканный, с испитой физиономией и длинными волосами, богемного вида – не иначе друг-художник; рядом – крупный с энергичным лицом и внимательными темными глазами, в бабочке, еще один в бабочке, полный солидный красавец, оберегавший Ирину, касавшийся плечом ее плеча, придерживающий за локоток, наклоняющийся к ее уху; трое бородачей – двое толстых, по-купечески важных и благообразных; третий – похожий на отшельника, который жадно рассматривал церковную роспись, священника, людей, и лицо у него было такое… блаженное, что казалось, он вот-вот расплачется.

Что-то подсказало Шибаеву, что полный красавец не чужой Ирине человек, он имеет на нее права или думает, что имеет. Нечто интимное почудилось Шибаеву в том, как он приближал губы к ее щеке, касался рукой плеча. Она же, казалось, вовсе не замечала его подходов и никак на них не реагировала.

Он узнал партнера Григорьева Петра Воробьева, длинного, жилистого, с детской, но лысеющей головкой. Угадывались в нем удивительные гибкость и всеядность. Ирина верно описала его – иезуит, способный на все. Стоявшая рядом с ним толстая женщина – жена, видимо, – сверлила настойчивым взглядом Ирину.

Среди гостей, вероятно, находился и капитан Астахов, скользя неприметно в толпе, меряя подозрительным взглядом вдову и ее окружение, прислушиваясь к комментариям и сплетням. Алик Дрючин сказал, что прозвище у капитана Коля-Буль – не потому что он похож на буля, а потому что есть у него собака этой породы по кличке Клара, старая дева со стервозным характером. Почти все, кто бывал в гостях у капитана Астахова, сказал Алик, испытали на себе ее норов, а то и зубы. Вот и Колька такой же, сказал Алик, как вцепится…

Шибаев протолкался к выходу. С облегчением вышел на воздух и бездумно зашагал по центральной аллее. Влажный асфальт чуть поскрипывал под ногами, низко стелилась желтая уже, пожухлая трава, темнела полоска рощи на горизонте. Указательными столбами высились черные кипарисы. Город мертвых. На могилах суетились люди, деловитые, словно на даче…

Он дошел до рощи, спустился по тропинке в неглубокий овраг и вышел на другой его стороне, откуда было рукой подать до стоянки, где он оставил машину.

Он дозвонился до Ирины только в восемь вечера. Полдня он названивал по мобильному и домашнему, но ему никто не отвечал. И только в восемь она наконец взяла трубку. Ее короткое «да» было безжизненным и холодным.

– Ты одна? – спросил он, и против воли в голосе его проскользнуло что-то неприятное – не то обида, не то намек.

– Сашенька! – вскрикнула она. – Господи, куда же ты делся? Почему не позвонил раньше?

– Я думал, ты занята, – соврал он, чувствуя себя пацаном, подыхающим от первой любви. – Хочешь, приеду?

Ему показалось, она замялась на миг, но тут же сказала:

– Да! Я в городе, там, где ты был тогда… в первый раз. Жду.

Там же, где он был в первый раз. После того как подрался и чуть не убил тех двоих. И она затащила его к себе, накапала перекиси на его царапины и подула, когда он зашипел от боли. А потом держала его лицо в своих ладонях, и от нее пахло горьковатым полынным запахом. «Тысячелистник», – вспомнил он.

По адресу, который ему дал лже-Григорьев…

Он летел через весь город к Ирине, не замечая красного света на перекрестках, полный нетерпения и жажды, с трудом удерживая дрожь.

Она открыла. Он шагнул в прихожую. Они бросились друг к другу, изголодавшиеся, измученные, жаждущие. Ирина застонала, когда он впился губами в ее рот, приподнялась на цыпочки, обняла, с силой притянула к себе…

– Сашенька, Сашенька… – шептала она бессвязно уже в постели, после нетерпеливой и короткой, как вспышка, близости. – Я думала о тебе весь день. Думала, что еще немного, еще чуть-чуть, и мы встретимся. Я стояла в церкви, смотрела на… него и вспоминала тебя, чувствовала твои руки, как ты ласкаешь меня, целуешь… как ты поднимаешься на локтях, чтобы заглянуть мне в лицо… у меня коленки дрожали.

Шибаев пьянел от ее слов, ему казалось, он пьет хмельные слова прямо из ее рта, захлебываясь, жадно, приникая с силой, чтобы ничего не пропустить…

Убийство, утомительная церемония похорон, глухая энергетика толпы, жаждущей зрелищ, невразумительная ситуация, в которой они оба оказались, чувство опасности и неуверенность подстегивали их. Они приникали друг к другу, словно ища спасения, словно спрашивали – кто ты? что задумал? что знаешь? Чувствуя, что связаны неразрывно, до самого конца…

– Кто те люди? – наконец спросил он. – Около тебя.

– Ребята из студии, мы вместе учились. Если бы не они…