Танец на тлеющих углях

Говорю это исключительно для тебя, потому что сам в эту галиматью никогда не верил, не верю и считаю, что всяк делает свою судьбу сам. Но это такие, как я, делают сами, а с такими, как ты, она играет – то высунется, то спрячется, то ухмыльнется лукаво. Извини за излишнюю образность – «хотелось болтать», как сказал однажды классик. И всюду провидение расставляет эти самые знаки, как дорожные вехи. Иногда мы читаем правильно, иногда нет и тогда сбиваемся с пути, теряемся в лесу и можем запросто потонуть в трясине. Вот ты женился на своей воспитательнице, а я уверен, были предупреждающие знаки, какие-нибудь красные флажки, сны, взгляды, словечки, случайно оброненные, которым ты не внял. Когда-нибудь сядешь и вспомнишь, если захочешь. Но это так, между прочим, лично я думаю, что это дело прошлое, ни к чему его ворошить…

Психолог Вайнтрауб, покривив душой, выдал этот душещипательный текст специально для Васи, который был внушаем, как многие талантливые люди, и жил образами в большей степени, чем разумом, и сейчас, оказавшись на распутье, вполне мог откликнуться на зов судьбы в лице его, Сэма. Сейчас главное, считал он, заинтересовать Васю, пробудить и столкнуть с насиженного места. Дать пинка и заставить действовать. Ввязаться, а там посмотрим, как карта ляжет.

– Так вот, слушай, Василек, – продолжил он бодро, – и суди сам, что это было. – Как опытный интриган, Сэм сделал длинную паузу. Вася напряженно смотрел на него, ожидая чуда. – Как-то в январе, сразу же после Нового года, позвонил мне незнакомый человек, назвался Гемфри Блейком и сказал, что хочет обсудить со мной некий бизнес. Случайно наткнулся на мой сайт, увидел картины художников из бывшего Союза – была у меня когда-то в незапамятные времена такая выставка – и решил, что я именно тот, кто ему нужен. Попросил приехать к нему на Сити-Айленд, так как уже некоторое время прикован к постели и не поднимается. Сити-Айленд недалеко от Нью-Йорка, миль тридцать или сорок. Чем-то он меня заинтересовал, этот Гемфри Блейк. А кроме того, бизнес есть бизнес. Ну, взял я его координаты, поехал. Приезжаю и вижу – здоровенный домина на самом берегу залива, вода плещется чуть ли не у порога. Пахнет морем. Рядом верфь, торчат мачты парусников, звенят. День солнечный, ветреный. Чувствуешь колорит?

Звоню. Динамик над дверью говорит: «Заходите, пожалуйста. Открыто». Вхожу. «Сюда!» – кричит кто-то из гостиной. Иду на голос. И вижу – громадная комната, телевизор во всю стену, на стеклянном столе плоский компьютерный монитор последней модели, в углу стереосистема и стояки с десятками компактов. Картины на стенах. Камин, не фальшивый, электрический, а настоящий, с копотью и дровами. – Сэм красочно выписывал детали обстановки, создавая словесную картину, и Вася даже рот приоткрыл, боясь пропустить хоть слово, как ребенок, слушающий сказку.

– А в кресле на колесах – старик, укрытый пледами. Рыжий мордатый перс дремлет под боком, здоровенный, как твой Кубик. Окна открыты, по дому гуляют сквозняки, а на улице плюс три. И слышно, как шумит море. Старику лет сто, не меньше. Голова покрыта пухом, лицо в темных пятнах, но глаза живые и смотрит бодро. Говорит: «Вы садитесь. Спасибо, что откликнулись. – И добавляет с сильным акцентом по-русски: – В ногах правды нет, правильно?» «Правильно, – отвечаю. – Я вас внимательно слушаю».

А он говорит: «Да я по-нашему всего две-три фразы помню, забыл уже все. Когда-то меня звали Геннадий Чернов, это здесь я стал Гемфри Блейком. Моя семья переехала сюда из Франции вечность назад, а во Францию – сразу после революции семнадцатого года. Я тогда был совсем маленьким. Отец работал на шахте. Я тоже работал на шахте. Почти тридцать лет вкалывал, с шестнадцати, потом выдвинулся в трейд-юнион. Сейчас на пенсии. Сколько мне, по-вашему?» – прищурился он и смотрит хитро.

Я даже растерялся. Ты меня знаешь, Вася, меня вышибить из седла не так-то просто, а тут сижу пень пнем, не знаю, что сказать. Знаешь, есть такие персонажи, которые сразу берут быка за рога и чувствуют себя хозяевами любой ситуации, а ты вроде как снова маленький мальчик. Семьдесят пять, говорю наобум. А сам думаю, какие семьдесят пять! Что ты городишь-то!

Он рассмеялся радостно: «Сколько? Семьдесят пять? Мне даже не восемьдесят пять, молодой человек! И даже не… Ладно не будем о грустном! У меня вчера был день рождения, веха, так сказать…»

«Поздравляю, – говорю, – с днем рождения, желаю крепкого здоровья и больших творческих успехов». Он кивает, спасибо, мол. «А о чем вы хотели со мной поговорить», – спрашиваю.

Тут такое дело, говорит он, рассматривает меня своими живыми птичьими глазами и вроде прикидывает, потяну я задание или не потяну. Решил, видимо, что потяну. И стал рассказывать. Дело, доложу я тебе, мой друг Василий, необычное и какое-то нереальное вроде телесериала. Если бы прочитал в книжке, ни за что не поверил бы, решил бы, что автор свистит.