Танец любви

— Будущее офицерского корпуса — это вы, — говорил хозяин дома, и при этом густые его брови ползли вверх, — вы суворовцы, косточка нашей армии. Но большинство из вас самоуверенные ветрогоны. Вас прельщает престижность профессии, позолота, а не глубина. Мой Санька тоже ветрогон. А вот ты, думаю, парень иного склада. У тебя умные глаза. Человека можно узнать по глазам. В этом я уверен, как дважды два. — Вербицкий подошел к раковине и стал осторожно мыть посуду. — Дорогу осилит идущий. Нужно идти вперед с первого дня. Наша беда в том, что многих тянут за уши… — Он немного подумал и уверенно сказал: — Нет, малый, в тебя я верю. Вот Дима — хлиповат. Я отбор в училище ужесточил бы… Хотя ладно, всем учиться хочется, — и горьковато улыбнулся.

— Я, знаете, как-то над этим не задумывался, — сказал Глеб и внимательно посмотрел на Вербицкого: «Умный дядька, а дома посуду моет». Он ему явно нравился и, пожалуй, прежде всего, своей беспомощностью.

Кто-то позвал Глеба в зал. И в маленьком коридорчике, возле ванной и туалета, он наткнулся на Машу, нагруженную грязной посудой: готовились к чаю. На какой-то миг Глеб загородил ей дорогу, и они неожиданно, не сговариваясь, встретились глазами. Только сейчас он рассмотрел их: глубокие, темные и совершенно непонятные для него. Но это был только короткий миг — потом он уловил в ее глазах оживленность, даже горячность, с которой она на него смотрела… Глеб смело подошел к ней вплотную и осторожно, чтобы она не выронила посуду, слегка прижался к ней сбоку, едва касаясь ее приятного и теплого лица. Маша вздрогнула всем телом, словно ее ударило током. Они молча разошлись, она — на кухню с посудой, он — в зал к ребятам, где его возвращению так обрадовалась Анфиса.

— Наконец-то блудный кот вернулся, — засмеялась Анфиса, сажая Глеба между собой и Региной.

Все ждали торт. Торжественная мать, чем-то похожая на гусыню, внесла его на вытянутых руках — и все разом захлопали в ладоши. Саня поднялся, поцеловал цветущую мать и под оживленные возгласы стал зажигать свечи. Игорь, на правах старого приятеля, сказанул речугу о том, что суворовец Вербицкий перешагнул черту в своей жизни и теперь для него открывается новая эра…

Саня натужился и одним махом потушил свечи, что очень удивило его мать. Саня лишь усмехнулся.

— Ну, мама, я уже не ребенок!

Торт стали резать на куски, и все набросились стаей голодных волков. Вкусный, пахнущий лимоном, слоистый ломоть положили Глебу на тарелку, и положила его Маша, с открытой обворожительной улыбкой.

Дима посмотрел на Глеба со странным, может быть, даже ревнивым чувством. «Дурачок, — сказал про себя вице-сержант. — Мальчишка, как тебе мало надо…»

Еще долго пили чай и танцевали. Потом девочки заторопились. И Глеб с Игорем собрались их провожать.

Пока толпились в передней, подошел отец. Слегка разомлевший, в душевном настроении, он нашел Глеба и пожал ему руку.

— Ты далеко пойдешь братец, ты не ветрогон.

Глеб смутился и постарался поскорее протиснуться на лестничную площадку. Дима же, на правах своего, остался ночевать у Вербицких.

Внешняя обстановка на самоподготовке была соблюдена: сосредоточены лица, спокойная библиотечная тишина; замкомвзвода Муравьев («замок») строго следил за тем, чтобы суворовцы не болтались и вообще не нарушали рабочую атмосферу. На самом же деле от уроков все давно устали: поднадоело ежедневно зубрить бесконечные и нудные школьные задания, когда за окном шла совсем иная — красивая жизнь. Кто-то еще зубрил, но большинство, пользуясь мягкостью старшего вице-сержанта, своего в доску, Антона Муравьева, занимались личными делами: кто дочитывал приключенческий роман, кто писал письма, а кто-то на тетрадных листках в клеточку играл в «морской бой».

Каким-то, ему только ведомым образом, Димка Разин оказался у телефонного автомата именно к тому времени, когда Маша Вербицкая была дома. Опустив заранее приготовленную монету, он набрал номер. Маша говорила с ним неохотно, как-то вяло, и под конец разговора, как бы между прочим, попросила одолжить монету Глебу, чтобы и тот позвонил ей.

Дима страшно удивился, но близко к сердцу слова Маши не принял и вернулся в класс. Глеб вытаращил глаза, когда Дима сказал ему о Машином желании…

— Ну иди же, — снисходительно заметил Дима, — это так просто… всего опустить монету.

Глеб ушел на КПП в полном недоумении. Это было как раз самое подходящее время для подобных разговоров: во время самоподготовки КПП пустовало, даже дежурный по училищу куда-то пропадал, и лишь сонная контролерша — гражданская бабка — клевала носом. По дороге, еще на лестнице, он испытывал легкое недоумение: «Чего ей от меня надо?» Он вспоминал, как сегодня утром после физзарядки к нему пристал Димка:

— Слушай, Глеб, тебе не кажется, что у Вербицких был клевый вечер?

— Ну, не кажется…

— Нет, все было здорово! Я буду долго вспоминать его. Девчонки сказали, что ты был каверзный, а по-моему, наоборот.

— Ну и думай! Это все тебе Машка сказала. Она хоть целоваться-то умеет, каверзная?

Димка был задет.

— Дурак ты, Глеб, — и не лечишься.