Танец любви

— Все, девочки, накрывайте на стол.

Стол накрыли быстро, потому что каждый что-то делал; между прочим, Димка неплохо сервировал стол.

— У нас дома мама всегда доверяла мне! — и он победно взглянул на Машу; та улыбнулась. Глеб вдруг поймал себя на том, что почему-то боковым зрением все время следит за Машей. Вот еще сдалась, невидаль какая!..

Маша (коса через плечо, спадающая на высокую грудь, обтянутую комбинированным платьем — голубым с красным и синим) сильно привлекала Глеба. Он неожиданно вспомнил девчонку из восьмого класса, которая ему тогда нравилась и которую он почему-то боялся. Еще вспомнил свою двоюродную сестру, у той тоже была тугая коса через плечо, и когда она приезжала к ним в гости, он даже с ней целовался. И хотя он ее боготворил и считал красивой, но то была сестра, она не вызывала у него таких эмоций, как Маша.

Глеб ничем не выдавал своего внутреннего волнения, тем более, что Маша была с Димой и только с Димой — и за столом, и в танцах, и в играх. Ему же, как назло, досталась Анфиса, а Игорю, словно они сговорились раньше, Регина. Было еще одно обстоятельство, которое заставило Глеба быть снисходительней к Анфисе и, возможно, немного ироничней ко всему происходящему: это прохладное отношение к нему Маши, которая словно не замечала его, нарочито подчеркивая свою близость к Диме. Глеб ничего против их отношений не имел, но чувствовал какую-то Машину игру, неискренность, и потому сказал себе: «Не терплю, когда девки выкобениваются».

Вечер был уже в разгаре, за столом шумели, Вербицкая-мать, несмотря на свою комплекцию, оказалась веселой и озорной женщиной: она сыпала анекдоты похлеще суворовцев, не стесняясь порой весьма соленых фраз. Так вот откуда Саня мастак зубы заговаривать!

В перерывах между тостами дергались под музыку и, уставшие, чтобы как-то прийти в себя и освежиться, выходили то на балкон, то на лестничную площадку покурить. Держа Глеба за рукав, Анфиса шепнула:

— Давай поднимемся на пролет выше.

И они поднялись. За дверью соседей лаяла собачонка. Анфиса, решительно обняв Глеба, смело стала целовать его в губы. Глеб чувствовал, как сладкая дрожь пробирается по телу: ему было по-настоящему хорошо, и он, обхватив Анфису, так сжал ее, что она от боли взвизгнула:

— Да ты, медведь, ребра поломаешь! Разве так, по-солдатски, обнимают?

Когда они вернулись в квартиру, дома уже был отец — высокий, с залысинами мужчина. Он неуклюже расшаркался перед публикой и тут же получил втык от матери:

— Еще не помню такого, чтобы на семейные праздники он приходил вовремя…

Отец оправдывался, но мать и здесь осадила его:

— Он же у нас творческая личность!

— Хватит паясничать, мама, — не выдержал Саня. — Ты же не на кухне.

Он усадил отца за стол — штрафную. Тот пробурчал что-то вроде тоста и с удовольствием опрокинул бокал шампанского. Все захлопали, а Саня импозантно заметил:

— Что ни говори, а люблю отца за его душевность.

Потом на балконе Димка, уже как знаток семьи, объяснял Глебу обстановку в доме: отец, бывший военный журналист, мечтал быть писателем, но неудачник, и теперь мать его третирует, тем более, что она школьный завуч и привыкла командовать повсюду.

Игорь Верютин, который в это время вышел на балкон покурить, прибавил, что отец Вербицких нравится ему своей демократичностью. Мягкий и податливый отец и напористая, довлеющая мать, по его мнению, легко уравновешиваются ребятами, — в семье все имеют свой голос…

Глеб и сам чувствовал эту непринужденную и немного грубоватую атмосферу в доме и, по-честному, это ему нравилось: чего лучше, когда вот так — простота без простоватости…

Потом его нашла Анфиса и потащила в зал. Там, расположившись на диване, Саня бренчал на гитаре, и Маша, обняв брата, приятным, еще не окрепшим голоском подпевала ему. Несколько раз приходила мать с розовым кувшином, в котором был такой же розовый компот. Мать щедро разливала его в бокалы. Она тоже пыталась подпевать и, видимо, когда-то пела неплохо, но дочка тут же оборвала ее:

— Ну, мама… Не мешай…

Анфиса была огорчена. Отец-Вербицкий, словно назло ей, выбрал себе в приятели Глеба и, утащив его на кухню, вел с ним длинные разговоры о жизни.

— Ну как, будущие господа офицеры?

— Да никак, — смутился Глеб, — вот учимся.

«Предок» поднял указательный палец.

— Всю жизнь, до седых волос, — засмеялся дробным смехом. — Вы долбите гранит пустой науки… Банальная истина.

Вербицкий-старший показался Глебу суховатым педантом, хотя в его словах было много любопытного, к тому же он неплохо, в тонкостях знал жизнь суворовского, словно сам прошел эту школу, что удивило Сухомлинова.