Танатонавты

– У… ас… ет… атуры.

Она терпеливо повторила этот псалом и коснулась моих волос своей сладкой и прохладной рукой.

– У вас… нет… температуры.

Я недоуменно огляделся вокруг.

– Ну как? Вы меня понимаете? У вас нет температуры.

– Где я? В раю?

– Нет. В реанимационном отделении больницы Сен-Луи.

Ангел стал меня успокаивать.

– Вы не умерли. Просто несколько ушибов. Вам повезло, что капот машины самортизировал падение. Только одна приличная рана под коленкой.

– Я был без сознания?

– Да, три часа.

Я был без сознания три часа и ничего об этом не помнил! Ни малейшей мысли или ощущения. Три часа ничего не было.

Медсестра подложила мне под спину подушку, чтобы я смог сесть поудобнее. Может, я и был мертв три часа подряд, но мне не было ни жарко, ни холодно.

Но, с другой стороны, вот отчего у меня дико разболелась голова, так это от появления моей семейки. Они были все такие ласковые и слезливые, будто я и впрямь лежал при последнем издыхании. Народ был убежден, что я в большой опасности. «Мы страшно волновались», – возбужденно вталкивали они. У меня было такое чувство, что родственнички как-то даже немного досадовали, что я выкарабкался. Вот если б я умер, они бы меня еще больше жалели. Одним махом я приобрел бы все мыслимые добродетели.

9. Полицейское досье

На запрос по поводу психических характеристик гражданина Мишеля Пинсона

Объект в целом выглядит нормальным. Вместе с тем наблюдается определенная психическая хрупкость, обусловленная очень строгой обстановкой в доме. Объект живет постоянно в сомнении. Для него всегда прав тот, кто высказывается последним. Игнорирует свои желания. Не понимает современности. Имеют место легкие параноидальные тенденции.

Для сведения: родители сочли правильным не сообщать означенному лицу, что он был усыновлен в младенчестве.

10. Стервятник

Эта первая экскурсия из жизни не научила меня ничему особенному о смерти, если не считать, что она еще долго была источником беспокойства для нашей семьи.

Затем, к восьми-девяти годам эта тема стала интересовать меня больше, но на этот раз речь шла о смерти других. Надо пояснить, что хочешь не хочешь, а каждый вечер по телевизору, в двадцатичасовом блоке новостей, говорили про смерть. Сначала про убитых на какой-нибудь войне. Они носили зеленые или красные мундиры. Потом шли те, кто умер по дороге на курорт: пестрые, кричащие одежды. И наконец, покойники-знаменитости: в блестящих костюмах.

В телевизоре все проще, чем в жизни. Сразу понятно, что смерть – вещь печальная, потому что картинки сопровождались похоронной музыкой. Телевидение – это доступно даже младенцам и дебилам. Убитые на войне имели право на симфонию Бетховена, курортники – на концерт Вивальди, а умершие от передозировки «звезды» – на тягучие виолончели Моцарта.

Я не преминул про себя отметить, что с кончиной таких «звезд» продажа их дисков тут же подскакивала, их фильмы вновь и вновь мелькали на телеэкранах, а весь свет на все лады расхваливал покойников. Будто смерть стирала все их прегрешения. Более того: уход из жизни не мешал артистам работать. Лучшие диски Джона Леннона, Джимми Хендрикса или Джима Моррисона появились на рынке намного позже их смерти.

Мои следующие по счету похороны были связаны с дядей Норбером. «Замечательный человек», – убеждали друг друга участники похоронного кортежа. Между прочим, там же я впервые услыхал знаменитое высказывание: «Лучшие всегда уходят первыми». Мне не было еще восьми, но я никак не мог избавиться от мысли: «Что ж такое получается, вокруг остались одни плохие?!»

На этих похоронах я выглядел безупречно. После ухода почетного караула я сосредоточился на вареном шпинате. Еще лучше удалось заныть после добавки анчоусов. Даже братец Конрад и тот не смог достичь высот моей слезливой скорби.

Прибыв на кладбище Пер-Лашез, я добавил в меню своих слез спаржу и телячьи мозги с горошком. Во тошниловка-то! В небольшой толпе кто-то прошептал: «А я и не знал, что Мишель был так близок с дядей Норбером». Мать заметила, что это тем более поразительно, поскольку я, честно говоря, никогда его и не видел. Это не помешало мне открыть рецепт успешных похорон: шпинат, анчоусы, спаржа и телячьи мозги.

Всем замечательный день, потому как я, помимо всего прочего, в этот раз впервые встретился с Раулем Разорбаком.

Мы собрались перед могилой моего покойного дядюшки Норбера, и тут я чуть в стороне от нас заметил нечто, показавшееся мне сначала стервятником, сидящим над гробницей. К хищной птице, впрочем, оно не имело отношения. Это был Рауль.

Воспользовавшись моментом, когда за мной никто не следил – в конце концов, свою норму слез я отработал, – я приблизился к мрачному силуэту. Нечто долговязое одиноко сидело на могильном камне, упершись взглядом в небо.

– Бонжур, – вежливо произнес я. – А что вы здесь делаете?