Тамо далеко (1941)

То есть сперва он обратил внимание на легкий, почти неуловимый запах дыма, потом ткнул пальцем в сторону давно облюбованного распадка, где мы сделали целых две закладки. Я поначалу даже не понял, а потом прислушался — точно, козы блеют. И дальше мы пошли уже в уверенности, что рядом люди.

— Вон тот валун, за ним человек, — Марко выпятил подбородок в направлении опушки. — И за купой деревьев второй. Но это не усташи.

До предполагаемой засады было еще изрядно и я в очередной раз подивился остроте зрения напарника, мне пришлось пройти еще добрых две сотни шагов, прежде чем убедиться в его правоте.

Ну а раз не усташи, то мы изображали деревенских и спокойно дошли до валуна, откуда нам навстречу с винтовкой в руках поднялся не кто-нибудь, а Красный Бранко. А следом за ним из-за деревьев появился второй стрелок, молодой парень в пиджаке и кепке.

— Стой! Куда идешь?

— Тамо, — махнул я рукой вперед.

— Не можешь тамо!

— С чего вдруг честный человек не может ходить по горам? — делано удивился Марко.

— С того! — отрезал второй, которого я окрестил «студентом».

— Слушай, Бранко…

Густые брови сошлись над переносицей, он всмотрелся…

— А, ты из поезда, я тебя узнал!

— Ага, а вы тут от усташей прячетесь?

Слово за слово, прощупали друг друга — ну, как собаки при встрече обнюхиваются, и нас провели дальше, в лощину, где собралась уже добрая сотня беженцев. Не только женщины, старики и дети, еще и десятка два мужчин, только винтовок ровным счетом две. А ведь правительство Югославии в тридцатых годах карабины чуть ли не насильно насовывало, и сколько еще принесли домой солдаты разбитой армии?

У небольшого костерка Бранко присел сам и предложил нам устраиваться рядом. На огне булькал закопченный котелок с варевом, рядом, на сложенном в несколько раз лоскутном одеяле лежал седоусый дедушка в коротком гуне и цветных шерстяных носках.

— Эх, дечко, что за жизнь настала, — забубнил он сразу же, как только появились слушатели. — Дома не останься… Приходят, убивают, отбирают все… Уезжать нельзя… Мельницей владеть нельзя, в школе нашу азбуку запретили… Племянника выгнали со службы и всех сербов тоже… Останутся только клятые хорваты и чертовы турки…

— Бошняки? — влез Марко.

— Бошняки, турки, какая разница, да отомстит им Господь…

— Такие же бедняки, как и ты, — оборвал его Бранко, вытянувший к огню ноги в потертых опанаках.

Старик серб даже не обратил внимания и продолжал свои жалобы:

— Будь я посильнее, взял бы винтовку, да пошел турков убивать… Как в молодости, когда с Костой Печанацем в одном полку служил.

Бранко только рукой махнул. Усташи скопом зачислили бошняков в хорваты, хотя разницы между ними и сербами — только вера. И продвигали на низовые посты в государстве. Да еще старые, со времен турецкого господства, счеты православных с мусульманами, мешали взаимопониманию.

Мы помолчали, глядя на огонь, а дед, прекратив помешивать варево, вдруг затянул дребезжащим голосом:

Тамо далеко, далеко од мора,

Тамо је село моје, тамо је Србија.

Тамо је село моје, тамо је Србија.

Старую песню подхватили — сперва один голос, потом другой и вскоре весь лагерь беженцев тихо выводил грустную мелодию, песню солдата, покинувшего родину.

По седой щетине прокатилась слеза, молчал Бранко, хмурился Марко, да и меня тоже морально размазало. Тамо далеко… А где мое село, где моя «Сербия»? Россия? Так она сейчас совсем другая и для меня чужая. А та, что не чужая вообще в другом времени, не достать никак. И Аргентина тут никакая не поможет, иллюзия это — совесть замучает, если удеру. Да и перед дедами-прадедами, что с немцами вот прямо сейчас воюют, стыдно.

Тамо далеко… Как ни странно, не тамо, а здесь. Не то, чтобы прямо «мое село», но мои люди. И если я научу не только Марко тому, что знаю — фашистской сволочи придется здесь тяжелее. Может, те мотоциклисты должны были в Россию попасть, но не попали и теперь Красной Армии хоть на мизинчик, но легче? Или те пули, которые на меня потратят здесь, не потратят в СССР и мой дед вернется с войны с обеими ногами?

Так что не плачь по мне, Аргентина, я остаюсь.

— Пошли, — пихнул я Бранко, — поговорим.

Он молча поднялся, но за нами увязался его напарник, а следом и Марко. Ходить вокруг да около я не стал, а спросил напрямую:

— Как с немцами да усташами воевать думаешь?

Но тут неожиданно влез студент:

— Сейчас восстанет весь народ, поднимутся рабочие всего мира и фашистам конец!

— С чего бы это? — слегка опешили мы все.

— Гитлер напал на Советский Союз, страну рабочих и крестьян! Пролетариат в Германии, Франции и по всей Европе восстанет!

Блин, он что, листовку наизусть выучил, шпарит лозунгами? Только идеалиста-энтузиаста тут и не хватало, и я оборвал его излияния:

— Четыре года.

— Что четыре года? — оторопел студент.

— Воевать нам года четыре, не меньше.

— Что ты мелешь, пес!

Он сжал кулаки и чуть было не бросился на меня, но крепкая затрещина от Бранко сбила боевой настрой. А я с удивлением понял, что парень как бы не старше Сабурова на год-два.

— Студент, что ли? — спросил я у так и молчавшего Бранко.