Тамерлан

А Тамерлан тем временем разворачивал великое могольское знамя, большое и белоснежное, расшитое серебряными кречетами, несущими в лапах черных воронов, а также множеством разноцветных троекружий и свастик, повернутых в ту и другую стороны.

Вновь зазвучали литавры и карнай. Измеритель вселенной, держа в левой руке древко, тронулся впереди своего войска под белым могольским знаменем. Беглербеки и темники, минбаши и юзбаши торопились вернуться к своим кушунам, туменам, сотням и тысячам. Ветер чуть было не вырвал из рук великого эмира знамя, и он поспешил передать его Халиль-Султану.

Поход на Китай начался, огромное войско вновь пришло в движение и потекло в направлении на северо-восток от Самарканда, который уже исчез позади на горизонте.

Полные сил и воодушевления, ехали чагатаи и прочие подданные великого Тамерлана вперед – туда, куда вела их длинная воля Железного Хромца. Время от времени они оборачивались и видели ужасную башню, облицованную головами китайцев. Первую башню. А сколько еще их будет там, в Китае!

Она все удалялась и удалялась и вскоре совсем исчезла из поля зрения, оставшись за спиной, как и Самарканд. Впереди же показалась серебристая лента реки Зеравшан.

Глава 56. Ледяное дыхание Чингисхана

Переправившись через Зеравшан, великая армия продолжала двигаться в намеченном направлении. Холодный ветер стал крепчать, неся в лица колючие мелкие ледяные снежинки. Пройдя еще десять фарсангов, Тамерлан приказал ставить палатки и отдыхать, в надежде, что завтра непогода пройдет. Он был в прекрасном настроении, чувствовал, как тело его поет вместе с душой о том, что ему никак нет семидесяти лет, в худшем случае – шестьдесят. Когда совсем стемнело и Тамерлану донесли, что орда расположилась как надо, он посидел немного в компании Халиль-Султана, Аллахдада и Ходжи-Юсуфа в палатке у Шах-Мелика, потом отправился в свой шатер и приказал позвать биби-ханым.

Сарай-Мульк была несколько удивлена вызовом мужа, но еще больше она удивилась, когда он стал заигрывать с нею, как не заигрывал уж, должно быть, лет семь-восемь.

– Ой, ханым, ханым, – сказал он, подсаживая ее поближе к себе, – вижу, волшебное зеркало усто Расула не утратило своих дивных свойств. Ты по-прежнему хороша собой, мила, привлекательна. Смотри-ка, мы снова идем с тобою в поход и ночуем вместе в одном шатре, там воет вьюга, а у нас здесь горит костер и тепло. Хорошо, правда?

– Правда, хазрет, – немного смутилась Сарай-Мульк, чувствуя, как внутри у нее тает от его голоса.

– Я чувствую себя так, – продолжал Тамерлан, – будто и у меня появилась какая-нибудь волшебная вещица наподобие твоего зеркала. Обними-ка меня, Сарай-Мульк, да поцелуй мужа своего.

Под утро, выбираясь из тяжелых объятий спящего Тамерлана, биби-ханым долго не могла понять, что это было – сон или явь. А ведь ночная явь так часто бывает похожа на сон. Уж не наваждение ли это степных или китайских джиннов?.. Как бы то ни было, а настроение у нее было отменное. Быть может, и впрямь в Китае восстановится мужская сила Тамерлана, если уж и теперь, стоило ему только отправиться в поход, у него проснулось то, что спало столько лет.

На рассвете измеритель вселенной с помощью мавлоно Хибетуллы Убейды старательно совершил субх и тотчас приказал выступать в дальнейший путь. Выйдя из своего шатра, он чуть не упал от сильного порыва ветра, холодного и злого, дувшего с северо-востока прямо навстречу Тамерланову войску.

– Ишь, как задувает Чингисхан! – бодро крякнул великий эмир, но все же решился сесть в седло и сегодня, хотя вьюга со вчерашнего дня явно усилилась.

Аллахдад, подъехавший к Тамерлану с туманным намеком, не лучше ли, мол, вернуться в Самарканд и переждать ненастье, чуть не получил оплеуху.

– Прочь! – крикнул ему Тамерлан. – С глаз моих долой, покуда я не расценил твои намеки как предательство!

В этот день, по расчетам Тамерлана, войско должно было дойти до Сайхуна, переночевать на левом берегу, а утром следующего дня переправиться на правый берег реки. Но вьюга становилась все сильнее, и за весь день еле-еле прошли двадцать фарсангов.

Однако родившееся в душе полководца недовольство пока еще не повредило его бодрому расположению духа, и вечером он вызвал к себе в палатку другую жену – кичик-ханым Тукель.

Тукель ужасно развеселило, что муж вдруг вспомнил о ее прелестях и вновь заставил танцевать перед ним, плавно поводить руками, раздеваться, виляя бедрами и потряхивая упругими грудями. Но каково же было ее удивление, когда он приказал ей раздевать его, а потом подмял под себя и проявил такие свои качества, отсутствие которых уж давным-давно вошло в норму. Дождавшись, когда он, насладившись ею, уснул, она хотела тотчас уйти, но не смогла – все сидела и смотрела на его лицо, похожее на маску священного идола войны, оранжевое в отблесках костра, горящего в середине палатки.