Тамада

Разогнав машину, Люся сделала подряд четыре петли: разорванные облака, солнце, голубые клочья неба, горизонт в пьяном изнеможении сыпались куда-то вниз. Выйдя из последней петли, она ввела машину в глубокий вираж. Свистулаев уже ничего не видел: повиснув на ослабевших руках, он тупо глядел в кабину.

Люся сбавила газ.

— Ну как?

Он поднял лицо и посмотрел на неё бессмысленно, как эпилептик.

— Ну, вот мы и одни, — сказала она, очаровательно улыбаясь, — вы обещали за облаками что-то шепнуть мне на ушко, по секрету. Я жду…

Он испуганно икнул.

— А я думаю еще пару переворотиков завернуть, — словно не понимая, предложила она.

Свистулаев отчаянно затряс головой и руками: довольно, скорей давай на землю!

Его с трудом вытащили из самолёта и положили на траву. Голова шла кругом, и небо, и люди, и облака тянулись в бесконечном хороводе. Немного отлежавшись, он вскочил и быстро побежал к реке…

* * *

А вечером, сидя в кругу родных и знакомых, Свистулаев, несмотря ни на что, уже делился ощущениями затяжного прыжка.

— Да, да, мороз, понимаете, доходил до сорока градусов. Сев на борт, я почему-то вспомнил о сыне…

— Позвольте, о чьём сыне? — удивлялись знакомые.

Но Свистулаева трудно было сбить.

— А тут… о соседкином. Такой небольшой мальчуган, годика четыре будет. Такой шалунишка, хе-хе… Невольно почему-то вспомнился… Получив сигнал, я рванулся вниз… Проскочив облака, я запел…

— Да ну! — удивлялись гости. — Это для чего же?

— А так. Для разнообразия в полёте: то молча летишь, а то запоёшь. Скучно. Один ведь летишь. Ни одной собаки кругом. Тоска… Тут любой запоёт… Все хорошо, да приземлился неважно. В реку сел, — со вздохом добавил Свистулаев и озабоченно поглядел на печку, где сушилась его мокрая одежда.

Осечка

Администратор филармонии Андрюшкин, худой и желчный делец. С лакированной лысиной, водил по аллеям сельскохозяйственной выставки своё начальство Алексея Ивановича Навагина. Крупный и белотелый Навагин, повесив на руку пиджак, от усталости еле волочил ноги.

— Уф, брат Андрюшкин, на сегодня уволь, хватит, — хрипел Навагин, обтирая платком влажную шею. — Пора, пожалуй, и отдохнуть. Зайдем-ка лучше холодного пивка выпьем…

— С удовольствием, Алексей Иванович!

— Чудеса! — восхищался Навагин, сидя на открытой веранде ресторана и любуясь выставкой. — Ни в сказке сказать, ни пером описать! А какие сады! Кукуруза! Коровы! Один баран за год даёт шерсти на двадцать три костюма… Подумать, половину ансамбля можно одеть. Далеко шагнула наша техника…

Выпив две кружки пива, Навагин закурил.

— Ладно, я поехал. А ты, Андрюшкин, тут всю самодеятельность насквозь просмотри. Попадется кто подходящий, ни перед чем не останавливайся. Всё ставь на кон! Нам певцы-солисты в ансамбле во как нужны! В случае чего звони немедленно.

Смотр народных талантов вылился в настоящий праздник. Колхозный симфонический оркестр исполнял вальс из «Лебединого озера». Андрюшкин слушал оркестр, зевая.

Но когда на сцену вышла украинская колхозница Галина Грушко с сияющей короной заплетённых вокруг головы светло-золотистых кос, когда она открыла свой вишнёвый ротик и взяла первую высокую ноту, Андрюшшн даже поперхнулся: ему представилось поле, река, лес, зелёный луг, поляны душистых цветов, и в синей сияющей вышине повисший в небе жизнерадостный жаворонок, рассыпающий над необозримыми просторами ликующие переливы чудесных хрустальных колокольчиков. Андрюшкин замер от восторга, притих, онемел. Нельзя было терять ни одной секунды!

А необыкновенный голос звенел, переливался, хватал за сердце. Видавшие виды члены жюри, знатоки пения — и те сидели, затаив дыхание.

Увидев, как представитель железнодорожного ансамбля беспокойно заёрзал в своем кресле, Андрюшкин, согнувшись в три погибели, попытался незаметно выскользнуть из зрительного зала, но у самых дверей его Ловко обошел администратор госэстрады. Он первым вскочил в будку автомата и нахально завладел телефонной трубкой.

«Нет бога у человека», — огорчённо подумал Андрюшкин, нетерпеливо топчась возле будки. Наконец и он дорвался до телефона.

— Алексей Иванович! Товарищ Навагин! Чудо! Простая колхозница, но голос жаворонка. На перехвате радиокомитет и эстрада. Немедленно приезжайте. Жду…

Выступление колхозницы Грушко стало сенсацией дня, о ней сразу заговорили, заспорили, вокруг неё завязалась борьба.

Представитель радиовещания требовал немедленно записи её голоса на пленку. В битву вмешались консерватория и концертное бюро. Но Андрюшкин не уступал и боролся, как лев.

— Она идёт по нашему профсоюзно-колхозному сектору. Мы не уступим! Это нечестно! — запальчиво кричал он, вытирая ладонью вспотевший лоб.

Консерватория предоставляла молодой певице место в студенческом общежитии, концертное бюро — номер в гостинице, железнодорожники — бесплатный годовой билет.

И тут Андрюшкин, обходя конкурентов, бросил на кон своего козырного туза — ордер на комнату во вновь отстроенном доме на улице Горького. Он авансом торжествовал свою победу.

Утром на другой день он уже поднимался по лестнице колхозной гостиницы, где остановилась Грушко.