Там, за передним краем

30 ноября и 7 декабря 1941 года по приказу Фридриха Еккельна в Румбульском лесу было уничтожено свыше 30 тысяч советских граждан. Там же расстреливали евреев из рижского гетто и прибывших эшелонами из западных стран.

— В городе часто был облав, — продолжал рассказ. Альфред Лаугалайтис. — Молодой, здоровый латвиеш — марш Дойчланд. Немножко старый — тюрьма, лагер. Если попаль… — Альфред замялся, повернулся к Рите, спросил по-латышски: — Ка криевиски бус чиганс? (Как по-русски будет цыган?).

— Цыган, — подсказала она.

— Да, если попаль чиганс — стреляйт. Все чиганс Латвии убит. Меня поймаль — тюрьма.

Заключенным давали в день три четверти литра навара из листьев свеклы, приготовленных как силос для скота. В этой бурде порой плавали окурки, солома, черви, а на дне всегда оставалась земля.

Допрашивали арестованных днем и ночью. Пытки применялись самые изощренные. В частности, допрашиваемого раздевали догола, клали на скамейку лицом вниз, после чего два палача в сапогах становились на жертву и топтали. Чаще всего это приводило к тому, что у заключенного лопался мочевой пузырь и через 3–4 часа наступала смерть. Другим всовывали в рот ствол пистолета, заставляли сжать зубы и после этого вырывали ствол изо рта вместе с зубами. Или заставляли держать пальцы над зажженной свечой до тех пор, пока не обуглятся ногти.

— Нас часто гоняйт порт, — Альфред глянул на Риту: дескать, правильно ли он назвал? Та кивнула, и он продолжал: — Ми грузиль баржа камень для дорога. Баржа ехаль Дойчланд, там делайт дорога. Много раз грузиль. Один ден ми работайт и тут — бум! бум! Советиш аэроплян бросайт бомбы порт. Ми побежаль, фашист побежаль. — Потом повернулся к Рите, что-то быстро стал говорить ей. Та выслушала и перевела:

— Он извинился, что не смог найти нужные слова, и рассказал, что раньше, до войны, работал в порту, знал там все ходы и выходы. И вот когда началась бомбежка, он юркнул между ящиками, нашел дыру в заборе и через нее вышел с территории порта, где уже бушевал пожар. Несколько дней прятался у товарищей. Потом ему достали фальшивые документы, и он включился в подпольную работу. Однажды на улице случайно встретился с Яном Каулиньшем, с которым раньше вместе работал в порту. Ян долгое время находился в Саласпилсском концлагере.

— Интересно было бы и его послушать, — сказал майор Воронков. Рита перевела эти слова Каулиньшу. Тот развел руками и с виноватым видом что-то сказал Рите. Она пояснила:

— Ян все понимает по-русски, но говорить почти не умеет. Поэтому он будет говорить по-латышски, а я переводить.

Страшное это место — Саласпилс, рассказывал Ян. После него и ад, если он есть, покажется райским местом. В семнадцати километрах от Риги на небольшом участке, где когда-то было гарнизонное кладбище, фашисты понастроили бараки, обнесли их колючей проволокой в несколько рядов и согнали туда тысячи людей. Спали на нарах в четыре и пять ярусов. Каждый, кто заболевал, мог считать себя обреченным. В конце лагеря находился карцер со множеством бункеров. В них человек мог только сидеть, да и то скорчившись. Сюда обычно заточали тех, кого через день-два расстреливали или вешали.

Не все заключенные могли получить место даже в бараках. Многие, особенно из числа военнопленных, и зимой жили под открытым небом. Спасаясь от холода и голода, люди рыли себе норы в земле, грызли кору деревьев.

— Что только не творили фашисты над нами! — говорил Каулиньш. — Ни за что ни про что избивали резиновыми палками, травили газом. За малейшее непослушание — расстрел или виселица. А когда появлялся комендант лагеря Краузе со своей огромной овчаркой, то все знали: сейчас будет самое страшное. Заключенным командовали: «Ложись! Встать! Прыгай!» И если кто-то чуть задерживался, Краузе спускал на него овчарку. Та на глазах у всех рвала человека.

До малейшей детали была продумана у фашистов церемония казни. Около виселицы все заключенные выстраивались полукругом. Приговоренные стояли в затылок друг другу. После того как снимали повешенного, раздавалась команда: «Шаг вперед!», и следующий из узников оказывался прямо под петлей. Последнюю жертву на устрашение другим оставляли висеть до следующей казни.

— Фашисты были безжалостны ко всем, даже к детям. Их расстреливали вместе с родителями, а часто и живыми бросали в ямы… — Голос Риты задрожал, спазмы сдавили ей горло, на какое-то время она замолчала. Потом взяла себя в руки и продолжала переводить: — У большинства из них выкачивали кровь для раненых солдат рейха, а потом вводили под кожу или в прямую кишку мочу. Ребенок умирал в страшных муках… — Дальше говорить Рита не могла. Она, обхватив голову руками, ткнулась лицом в колени.

Альфред Лаугалайтис, взглянув на собравшихся, без слов понял, что у этой девушки большое горе. И он сам продолжил рассказ Яна: