Там, за передним краем

Захотелось взглянуть на убитого. Марина осталась в стороне, а Вадим пошел к дубу. Гитлеровец лежал вниз лицом, рядом валялась винтовка. Мышиного цвета шинель задралась. Из-под вздернутого мундира виднелось полуприкрытое тело. Подошвы коротких сапог тускло поблескивали металлическими нашлепками. Вадим хотел перевернуть фашиста, посмотреть, каков он, но в последний момент удержался, вспомнив разговор двух солдат, будто убитый тобой, если видел его лицо, потом долго снится.

— Пошли, — позвал он Марину и, не оглядываясь, двинулся вперед. Но не прошли они и ста метров, как увидели осторожно приближающихся сержанта Ивана Ушакова и солдата-радиста.

— Стой! Стрелять буду! — нарочитым басом крикнул Лавров. Разведчики машинально вскинули автоматы, приостановились. Ушаков узнал Вадима, улыбнулся.

— А не боялся, что врежу очередью? Тут нас уже кто-то вон за той корягой минут десять держал. Только шевельнешься — сразу пуля впивается рядом. Не иначе, как снайпер. А откуда бил, мы так и не поняли.

— Можете посмотреть на него, — Лавров кивнул в сторону дуба, — лежит там.

— Что, сняли? Ну молодцы! А мы спешим за медициной. Горе у нас — старший сержант Николаев тяжело, очень тяжело ранен.

— Николаев? Где он сейчас?

— С километр отсюда. Прямо и чуть правее. Карьер там… Доктор ему нужен.

— Медпункт полка далековато отсюда. А старшину Рябова, санинструктора первого батальона, я видел неподалеку от той вон поляны, — Вадим показал. — Он делал перевязку раненому. Должен быть еще там. Быстрей за ним. Это хороший фельдшер.

Разведчики, не сказав больше ни слова, заторопились к поляне. Вадим с Мариной — к карьеру. Нашли они его довольно скоро. Николай лежал на небольшом возвышении. Рядом с ним, склонившись к изголовью, — Надя Чуринова (и когда только успела!). По щекам ее беспрерывно катились слезы. Она словно не чувствовала их. Глазами, полными сострадания, глубочайшей любви и нежности, смотрела на Николая. Ее тонкие, сильные пальцы перебирали волнистые пряди его русых волос. А губы почти беззвучно шептали:

— Любимый мой… Единственный… Ближе и роднее никого у меня нет. Тебе больно? Хочешь, всю боль возьму на себя? Только бы тебе стало хорошо… Что же ты молчишь, родной мой? Хоть взгляни на меня.

Подошли Лавров и Марина. Николаев приоткрыл глаза, узнал Вадима. Чуть заметная улыбка тронула его бескровные губы, подмигнул ему, дескать, ничего, братишка, не дрейфь, не в таких переплетах бывали. Взял Надю за руку, сказал тихо:

— Не надо, не плачь. Все будет хорошо, золотоволос… — и потерял сознание.

Неподалеку трудились Никитин, Муравьев и Тэкки. Они вырубили две жерди и теперь при помощи ремней и веток мастерили носилки. Тэкки уже в который раз повторял:

— На полсекунды опоздал… Какой плохой я солдат, однако. Полсекунды вперед — и фашист смерть. Ножик хороший, глаз хороший, Тэкки плохой, ум не быстрый… Такой командир, такой командир!.. Дохтур, однако, нужен, олений кровь нужен…

Вниз по склону буквально скатились старшина Рябов и рядовой Ушаков. Санинструктор, ничего не спрашивая, быстро подошел к Николаеву, опустился на колено и взял запястье, щупая пульс. Несколько секунд подержал, потом осторожно положил руку и открыл санитарную сумку. Достал шприц, иголку из пузырька со спиртом, пальцами отломил хвостик у стеклянной колбочки, набрал из нее светлой жидкости и, закатав рукав гимнастерки Николаева, сделал ему укол.

— Немедленно на полковой пункт, — распорядился старшина.

Надя, все это время сидевшая у изголовья Николая, подняла глаза на санинструктора.

— Товарищ старшина, — с дрожью в голосе обратилась она, — скажите, он будет жить?

— Я не бог, а всего-навсего фельдшер. Сейчас главное — быстрее доставить его к врачам.

Никитин, Ушаков, Муравьев и Туголуков взялись за края плащ-палатки, на которой лежал их командир, осторожно подняли ее и тут же положили на носилки, заботливо устланные мягкими еловыми лапками. Николаев застонал, приоткрыл веки. Надя мгновенно склонилась к нему, прошептала:

— Скажи, любимый, хоть что-нибудь скажи…

Ничего не сказал Николаев, лишь вяло махнул рукой: несите. Разведчики подняли носилки, положили концы жердей на плечи и мягкой, кошачьей походкой быстро двинулись в обратный путь. Вадим смотрел им вслед. Сердце его будто сжалось и комком стало у самого горла.

Надя упала на колени на том месте, где лежал Николаев. Прислонившись щекой к порыжевшей траве, она плакала навзрыд. Потом вдруг достала носовой платок и стала собирать травинки, на которых запеклась его кровь. Собрала, прижала к груди. Плечи ее била мелкая дрожь. Волосы высвободились из-под пилотки, золотистым кольцом охватили шею.

К ней подошла Марина, присела рядом, обняла.

— Не надо, Надюша, не плачь. Он ведь жив. Он сам сказал тебе: «Все будет хорошо».

Надя притихла, с минуту сидела, не шевелясь. Потом резко встала. Поискала глазами винтовку. Она стояла у куста орешника. Взяла ее и, повернувшись к Степаненко, глухо сказала:

— Пойдем, Марина, проводи меня к Рите. — Прижала винтовку к себе. — Ну, гады, теперь пощады от меня не ждите. За каждую его каплю крови буду мстить.