Там, где тебя еще нет… Психотерапия как освобождение от иллюзий

В шумном прокуренном кафе, где они просидели часа три, вспоминая одноклассников и учителей, она поняла, что такое счастье: сидеть с ним рядом, слышать его голос, при этом совершенно не важно, о чем он говорит, видеть его сияющие глаза, ощущать его едва уловимый запах. О да, не прошло и пары часов, как она ощутила себя однозначно и неизлечимо влюбленной… дурой. Если бы в тот момент ей удалось разделиться внутри себя, то какая-то другая ее часть изрекла бы три тонны самого едкого скепсиса, по тонне на каждый час. «Ты выглядишь полной идиоткой, неотрывно глядя в его глаза, глупо улыбаешься его совершенно дурацким шуткам, и вообще, ты даже не слышишь, какую околесицу он несет! Твое сердце замирает, когда в пылу разговора он прикасается к твоей руке. Безнадежно влюбленная идиотка – вот кем ты всегда мечтала стать?!», – и так далее. Уж ей бы нашлось что сказать самой себе. Но к счастью, она была занята не этим. Ей просто было хорошо впервые за долгое время, и она чувствовала себя счастливой, оттого что он есть и что он рядом…

Вскоре его пиво и ее вино позволили без тени смущения перейти к идее посетить ее однокомнатный «очаг», чтобы показать те школьные фотографии, которые он еще не видел. Тот вечер и ночь она хотела бы запомнить поминутно, но, к сожалению, в голове задержались лишь небольшие смутные отрывки: вскоре уже не верилось – было или не было? А вот утро, как назло, врезалось ей в память очень отчетливо, хотя именно его она предпочла бы и не помнить вовсе.

Будильник, звеневший всегда некстати, в то утро показался ей убийственно неуместным. Это время суток всегда было для нее настоящим испытанием: звонок будильника дает начало утренней спринтерской гонке, в которой все рассчитано до минуты. Поднимая тяжелую голову от изрядно помятой подушки, в тот день она поняла, что жизнь ее переменилась. Потому что он лежит рядом, всклокоченный, теплый, с легким запахом перегара, но пока ей этот запах роднее любого другого. Она пользуется тем, что он еще не открыл глаза, и выскальзывает в ванную, где тщательно приводит себя в порядок и зачем-то томно оборачивается полотенцем, вместо того чтобы просто надеть халат. Попутно она приняла вполне дерзкое решение – опоздать сегодня на работу. Когда она вышла из ванной, он был уже на кухне. Лицо мрачное.

– Я поставил чайник… Уже опаздываю. Сколько от тебя ехать до «Фрунзенской»?

– Час двадцать или полтора, как повезет с автобусом. Что ты будешь на завтрак?

– Крепкий чай и бутерброд какой-нибудь давай.

Его приказное «давай», мрачный вид и деловитость вмиг смывают ее надежды на утреннее романтичное продолжение. Они едят в полной тишине, и она так по-дурацки чувствует себя в этом розовом полотенце, но ей кажется, что идти и надевать халат – затея еще более глупая. «Что же дальше? – Мысли начинают нелепо толкаться в голове. – Как быть? Может, дать ему ключ, чтобы он смог в любой момент прийти после своих курсов вечером? Ну почему он такой мрачный? Может, ему не понравилось? Что ж сказать-то? Почему он молчит? А почему я молчу?» И потому, когда он, склонившись в ее темной и узкой прихожей, завязывая непослушные шнурки, вдруг тепло обращается к ней, до сих пор стоящей в дурацком розовом полотенце: «У меня к тебе большая просьба, Ань», – у нее вдруг что-то расслабляется внутри, и она чуть не бросается ему на шею.

– Конечно, Дим, все, что хочешь.

– Ты когда приходишь вечером после работы?

– После семи. – Ее сердце от радости уже пускается вскачь: «Он хочет прийти!!!» – Но мы можем опять встретиться в метро, если ты не помнишь, как ехать.

– Да нет, я не для себя. Понимаешь, тут есть девушка – коллега моя, она тоже на курсы приехала, но ей место в общежитии не выделили. Ей, вообще-то, ночевать негде. Ты ее не пристроишь хотя бы на пару недель? А потом мы какой-нибудь другой вариант найдем, чтобы тебя не стеснять долго. Лады? У тебя же есть диван на кухне. Она тебе и мешать-то не будет особо. Идет?

– Ну конечно… – Она совсем теряется, и, пока успевает хоть что-то сообразить, он уже справляется с замком и, сверкнув напоследок улыбкой, исчезает, аккуратно прикрыв дверь.

Ее вмиг начинает тошнить, ноги подкашиваются, и она с трудом добирается до своей кровати, скорее напоминающей развалины этого серого утра, чем романтику вчерашней ночи. В какой-то момент она принимает решение просто не думать, иначе тошнота и галдеж тревожных мыслей могут приковать ее к постели, смотреть на которую у нее нет никаких сил.

Она собирается на автопилоте и решает отдаться этому дню в надежде, что хоть что-то отвлечет ее от мыслей, из-за которых она ощущает себя как в недетской сказке: царевной, внезапно превратившейся в лягушку – склизкую, болотную и вонючую, на которую не позарится ни один Иван-царевич.

Офис жил своей серой жизнью, и ее опоздание заметил лишь бровастый бухгалтер, который, как всегда не в тему, изрек очередную банальность, не обращаясь ни к кому: «Точность – вежливость королей!». Да девицы в своем углу захихикали. Плевать: опоздание – позволительное хамство для лягушек, еще недавно бывших царевнами.