Там, где хочешь

Неужели я тебя оставлю? Твой запах — запах кофе и печеного изюма, который так сладко выковыривать из булки-улитки, запах теплого дождя, старых камней в храмах. Твои булыжные мостовые, тяжелую вышивку балконов, задранные в небо окошки chambres de bonne, где раньше жила прислуга, а теперь — студенты. Оставлю? Жестяные крыши, кирпичных сусликов каминных труб? Подсвеченную ночью Консьержери, Нотр-Дам, подурневший после того, как отчистили темный налет времени? Огромные рекламы под сводами метро, тайные тихие улочки недалеко от площади Италии, хлебные багеты — длинные и хрустящие? Людей, извиняющихся на каждом шагу? Машины, тормозящие, чтобы уступить тебе дорогу? Всю эту маленькую вселенную — оставить?

Оставить Ноэля.

Так и не научиться у него любви.

Потерять все это — потерять радость… Как без радости жить потом?

52

— Слышали, Фреша из Соцпартии исключают за расизм. Он сказал, что у нас в сборной по футболу слишком много черных.

Марине слышны разговоры, ведущиеся в гостиной. Алекс явился — она от ужина отказалась и поздороваться не вышла. А чего с ним здороваться? Ноэль признался, Алекс спрашивал, весь такой в сомнениях: «А ты уверен, что Марина тебя любит?» Иными словами, она нацелилась сидеть у его кузена на шее. Можно подумать, Ноэль особо тратится. Кормят ее здесь, это да, но ведь деньги брать не хотят. И что она, за еду тут торчит? Или Алекс ее за Аннагуль-2 держит?

В тот день все и началось. Ноэль посмеивался: «Может, Алекс и прав, брак тебе нужен, чтобы закрепить за собой платежеспособного самца…» Вот за что он ей делает больно?

— Слушай, платежеспособный самец, ты выдаешь прогнозы, из которых следует, что к сорока годам я вдовой останусь, причем бездетной. Это в том случае, если меня не выпрут из Франции. Впрочем, выпрут, с твоего молчаливого согласия. Если это шутка была про самца, то очень неудачная.

— Как ты заговорила…

Встал, пошел наверх.

53

Это длилось. Перетекало из вечера в вечер. Как эхо того разговора, как маленькие эхи.

— Отношения должны быть лишены малейших обязательств. Мне надо, чтобы ты была рядом просто так!

— Ноэль! У меня нет французского паспорта! Я не могу просто так!

— Ага! Вот ты и проговорилась! Значит, у тебя интерес есть!

— Мне вид на жительство нужен, чтобы быть с тобой!

— Простите, вы сделали заказ?

— Еще пару минут… Париж тебе, Марина, нужен, а не я.

Кончается слезами, за столиком.

Или:

— А зачем тебе ребенок, Марина?

— Он меня не оставит, в отличие от… самца.

— Ах вот как. Тебе костыль нужен. Только при чем тут я?

— Ноэль! Я хотела ребенка, похожего на тебя! Нашего ребенка!

— Ты только что объяснила, зачем он тебе. У нас и вправду разные ценности.

Кончается слезами.

Или такое:

— Я думала, ты обрадуешься моему разрыву с Денисом.

— Марина, тебе не приходило в голову, что мы едва были знакомы, а ты уже въехала в мою жизнь на танке? Не спросив, готов ли я жить с кем бы то ни было под одной крышей.

— Да кто знал, что ты не готов! Знаешь, что Денис сказал, когда я уходила?

— Меня это несильно интересует.

— «Никто не отказывается от солнца».

— Марина, солнце, желание жить вместе приходит естественно, а не так: вот она я, вся такая влюбленная и беспомощная, бери! Оно складывается из мелочей, которые потихоньку входят в сердце и остаются там!

— То-о-о-онио!!!

— Ноэль, я больше не могу здесь. Я хочу тишины!

— Сто раз я тебе говорил, что надо снять квартиру!

— Делай что хочешь, только забери меня отсюда!

Накатило в который раз: нет сил — здесь. Нельзя, никогда нельзя жить в чужом доме! От «Тоооонио!!!» взрывается мозг, осьминогов жевать осточертело, поздно не придешь, долго по телефону не поговоришь, перчатки на стуле не оставишь, пылесос стал личным врагом. А еще — алексы ходят, да и вся жизнь на виду, как на ладони твоя жизнь. На ладони у Ноэлевой матери, которая называет себя твоей подругой, и в этом есть что-то нечестное.

Все осталось: отец Ноэля, целующий мадам Дель Анна в висок, и ее восхищенный взгляд ему вслед, и сожаление, что у тебя в доме такого никогда не было, отец называет мать придурком.

И в то же время — будто ты о чем-то догадываешься, ты только нащупываешь эту правду: отец Ноэля-то сожрал жизнь своей жены, сделал детей, посадил ее дома, а она ведь учиться хотела, и работу ей предлагали переводчиком с итальянского на французский в Европарламенте, сессиями. Отказалась — муж вечером придет домой, а ее нет, она в Брюсселе, переводит. Да он вмиг разведется! И дети. Детей няне не отдашь, испортит. И она осталась тут, затворница добровольная, растила двоих, мальчика и девочку, все развлечения — с подругой Франческой посудачить да с сестрой Сесилией. А еще она в двадцать пять лет сделала операцию, чтоб не беременеть: хватит и этих, не предохраняться же теперь полжизни. Муж от этого выиграл, а она? Если с ним не сложилось бы, другому-то она родить не смогла б. У всякой идиллии своя подноготная. Один душит, другой благодарно хрипит — вот это она и есть, идиллия.

54